Родион Рахимов - Чертополох. Репортаж из поднебесья

– Эльгизар Романович, – сказала она как-то вечером после репетиции. – Завтра день рождение моей мамы. Могу ли я отлучиться денька на два? – При этом задумалась, и виновато добавила. – И нужен какой-нибудь транспорт, чтобы привезти кое-какие вещи.

От колхоза «Светлый путь» до колхоза «К коммунизму» рукой подать. Но зимой эти семнадцать километров, утраиваются. И единственный транспорт – гужевой. Но где его взять в такое гостевое время? Обойдя всю деревню в поисках гужевого транспорта, я заглянул и в Пожарку.

– Куда там, – жаловался дед Репей, выводя вдруг захромавшую пожарную лошадь к колодцу, – случись, где пожар, тьфу – тьфу, не на чем мотопомпу вывезти! А на Малыше завтра сам «Пред» с женой едет в гости к сыну, который женился и остался в городе. Башковитый, видать, парень, если окопался в городе?

– Да, уж, – возражал я.

– Во всяком случае, умнее тебя. Чего ты опять вернулся? В городе – то лошадей не надо. Заплатил пять копеек и катайся хоть целый день, пока не надоест. А надоест, можно в театр сходить. В ресторан, если деньги есть. Или я не прав? То-то же! Чего тут молодым – то делать? Ни работы, ни веселья, Только теперь и расшевелились, когда эта Айсылу приехала, это нам старикам деваться некуда, кроме как под сосновую гору?! – смеялся он. За спиной долго еще был слышен его скрипучий смех. Но я уже шагал к Дому культуры, обдумывая детали созревшего плана. Я должен был блеснуть перед Айсылу. И блеснул. Увел Малыша из-под самого носа Репья, конечно же, не без помощи Айсылу. Да еще как! Что лопнул бы от зависти самый ярый конокрад. Потом Репей каждый раз, увидев срезанную супонь – ремень, стягивающий хомут снизу, будет удивленно качать головой:

– Не иначе, как дело рук самого нечистого! Утром, захожу значит в Пожарку, чтобы запрячь Малыша и пригнать к дому Преда, а Малыш весь в мыле стоит. Как будто на нем всю ночь воду возили. И сбруи нет. Пред сам прибежал. Я ему так мол, и так. А он, как хочешь, говорит, сбрую найди – не иголка?! Один раз в жизни, говорит, в гости собрался и то сорвалось. Все обыскали так и не нашли сбрую. А другие хомуты не подходят, у Малыша шея, что у лебедя. И главное, – ни каких следов! Нашли сбрую только через день на сеновале под сеном и супонь изрезана. А как она туда попала, один нечистый знает! Каждый, кто знал эту историю с хомутом, при удобном случае просили рассказать еще. Чтобы посмеяться лишний раз над незадачливым стариком. Просил потом и я. На моем вооружении было уже много раз испытанное средство, выкручиваться из любого создавшегося положения, с помощью виновного. Я думал так: «Нет транспорта потому, что нет хорошей дороги. А отсутствие дороги объяснялось тем, что председатель колхоза вместо того чтобы строить дорогу от своего колхоза к соседнему, ремонтировал участок районного шоссе, из личных соображении не желая портить отношения с районным начальством. Так что, зачем страдать невинной девушке из-за Преда? Пусть лучше он пострадает, и подумает на досуге о необходимости маршрутного автобуса. Который, кстати, в любое время года доходит до соседнего колхоза. Малыша я любил больше чем Преда, и поэтому ему тоже устроил небольшой «отпуск» спрятав сбрую на сеновале.

В девять часов вечера мы уже сидели за столом. Гостей было не много, в основном учителя, коллеги приемных родителей Айсылу. Как я потом узнал от матери Айсылу, учительницы русского языка средней школы. Уже не молодой женщины с красиво седеющими волосами и добродушным лицом. Родители любили Айсылу, но она не была избалована. Она была их гордостью и опорой на старость лет. Поэтому она и приехала, поближе к дому. И временно работала методистом в нашем ДК. До освобождения в районном Доме культуры, соответствующей по ее образованию, должности. Именины удались на славу: пили, ели и плясали так, что звенели окна. Я вышел проверить коня. Электрическую лампочку, одиноко освещавшую пустынную улицу, раскачивало ветром. Небо заволокло черными тучами, словно попоной. Ветер усиливался. Из дома доносилась музыка и топот, плясали. Малыш, под навесом, укрытый попоной и тулупом, жевал сено. Увидев меня, он слабо заржал, как бы предупреждая меня о непогоде.

– Да Малыш, будет буран, – сказал я, потрепав его по теплой шее. – Потерпи уже скоро. И Малыш, как будто поняв меня, начал подгребать передними ногами снег и качать головой. Дом Фарукшиных был большой и теплый обшитый тесом и террасами под стеклом, с множеством комнат. Мне как дорогому гостю выделили отдельные апартаменты напротив комнаты Айсылу.

Хозяева, набегавшись за день, быстро уснули. При мерцающем свете электрической лампочки, падающей с улицы, Айсылу переоделась в халатик. Я невольно подглядывал, зачарованный ее гибким телом, загорелыми под цвет сентябрьских листьев, стройными ногами, и длинными до бедер, черными распущенными волосами. Теперь она мало походила на предстартовую ракету. Вместе с остатками одежды она скидывала с себя дневную наэлектролизованность, во власти которой я привык ее видеть. Передо мной стояла другая Айсылу, чуть грустная и уставшая. И вместе с тем, какая-то до невозможности домашняя, излучающая доброту и уют.

– Ну что, герой, устал? – спросила она, потрепав мою забалдевшую, скорей от счастья, чем от вина. Голову.

– Ну и волосы! Как проволока. Что такой же злой и упрямый, как и твои волосы?

– Я значительно добрее. А жесткость волос определяется твердостью характера и верностью собственной идее, – ляпнул я наобум, поймав ее теплую и мягкую руку. Она не сопротивлялась.

– И в чем же заключается твоя идея? – тихо смеялась она, присаживаясь на краешек моей кровати.

– В ОДР-е.

– Это как понимать? Беспробудный сон в постели?

– ОДР – расшифровывается так – Окружающим Дарить Радость.

– Ох, и дурной же ты, Косолапый! – и накрыла меня в поцелуе, копной волос, с ароматами знойного лета.

Я засыпал. За стеной выл ветер. Будильник оглушительно выбивал из крышки стола счастливые секунды. Последние мысли моего тающего сознания, были об Айсылу. Я был по-настоящему счастлив. Как правило, сделав приятное другим, я находил в этом для себя удовлетворение, и наслаждался только мне понятным чувством радости.

Проснулся от требовательного звона будильника. Айсылу уже гремела посудой. Спать больше не хотелось. В голове стояла ясность и оправданность всех моих прошлых и будущих поступков. Теперь я никого не боялся.

Ветер, словно озверев, налетал на дом с трех сторон, пытаясь сдвинуть его с места и поднять в воздух. Но дом лишь отплевывался дымом. И ветер, как будто поняв бессмысленность своей затеи, грохнув от досады по крыше куском оторванного железа, и укутавшись в снежную пыль, мчался дальше в поисках чего попроще.