Евгений Терехин - Сказки с потолка. Миф – линза, фокусирующая реальность в точке максимального смысла

Мол, Жабе можно, а нам что – нельзя? Ежели зверя не давить, он совсем разленится. А так – все в тонусе, не расслабишься. А Жаба сидит себе, жиреет и радуется – эвон, оказывается, какая она интересная персона получилась. Всех научила, как жить.

«Зверя нужно прижимать, – рассуждала про себя Жаба. Пока душу – надеюсь».

Рассуждала она, конечно, про себя, но вслух. И был у неё сыночек, тоже жаб, которые все её речи, про себя вслух произносимые, внимательно слушал. Слушал-слушал, и, наконец, стал полноценным жабом.

И вот в один прекрасный день он возьми да и прыгни на свою маму и давай её душить. «А-а-а-а, – кричит Жаба, – жаба душит!»

– Не жаба, а Жаб, – прокряхтел сынок.

– Ты что же на собственную маму покушаешься, сынок? Я ж тебя поила, кормила.

– Вот и выкормила, гордись, – поднатужился сынок и надавил на маму еще покрепче.

«Ох, не буду больше никого давить, – думает Жаба, – дал бы только Господь от сыночка избавиться. Забуду прям, как это делается».

Услышал Бог её молитву и сбросил сыночка с мамочки, то есть силы у того кончились, и он соскользнул на пол и заснул. Обрадовалась Жаба, поскакала вокруг болота и кричит: «Звери мои добрые, я больше никого давить не буду! Обещаю. Это что-то на меня нашло».

Оторопели звери – что такое? Мы уж и сами привыкли всех давить, а тут на тебе, такие перемены намечаются. Да и как Жабе верить? Вчера на неё что-то нашло, сегодня сошло, а завтра – кто его знает? Нет уж, пусть всё будет по-прежнему, будем жить и работать по-жабьему. Так привычней.

А Жаба прям сама не своя.

– Да что вы, зверюшки добрые, нежто вам нравится друг дружку давить да душить? Я вон на себе испробовала, больше не хочу.

А те не слушают. Продолжают друг дружку давить.

«Вот что, – думает Жаба, – буду-ка я с сегодняшнего дня всех обнимать. Авось переймут, научатся». Видит – ёжик. Прыг и давай его обнимать. Тот весь в комок сжался – мол, опять Жаба за своё. А ведь обещала.

– Да нет же, ёжик, миленький, ты меня не так понял. Я не давлю, я обнимаю.

Да только не поверил ей ёжик, свернулся колючим клубком, к нему и не подступишься.

– Что давишь, что обнимаешь – все одно, – проворчал он изнутри своего клубка, – бока болят.

Закручинилась Жаба. Что же делать? Неужели никто ей не поверит, что она изменилась?

Сидит, горюет. А перед ней на ветке берёзы тутовый шелкопряд в кокон заворачивается. Забеспокоилась Жаба: что это он обматывает себя – глядишь, ненароком, удавится.

– Эй, – кричит ему Жаба, – что это ты себя так давишь?

– Уж лучше себя, чем других, – ответил шелкопряд.

– Да ведь так, ненароком, совсем удавишься!

– Да нет, подожди двадцать шесть дней, увидишь, что будет, – сказал и сгинул в своем гробике.

«Ого, – подумала Жаба, – вот что бывает с теми, кто слишком на себя давит». Но почему-то решила подождать двадцать шесть дней.

И вот как-то на рассвете гробик стал разламываться, а из него – бабочка выпорхнула.

– Привет, Жаба, а вот и я.

– Кто ты? – раскрыла Жаба рот от удивления, чуть не проглотив новую тварь.

– Я бабочка.

– Я тоже так хочу, – пробормотала Жаба.

– Это можно, только надо сначала немного себя подавить – подавить в себе жабость, то есть жадность и всякое такое остальное, что тебя тяготит. Чтобы летать, нужно быть легкой – как бабочка. Ну ладно, что-то я с тобой заболталась. Мне пора на конференцию.

– Куда?

– Как куда, на конференцию, – и она растворилась где-то в голубой выси.

«Я тоже хочу быть бабочкой, – подумала Жаба, – или хотя бы жабочкой, на самый крайний случай.

И стала она себя давить. Сначала как-то неказисто получалось – ну да лиха беда начало. А потом стало лучше: она даже отдала комарам свою болотную нору – у тех детки родились, двести миллиардов штук.

«Куда им бедным деваться, – думала Жаба, – а я и так перебьюсь».

Долго ли коротко ли, а сдулась наша Жаба, царский вид утратила, даже осунулась. Звери над ней потешались, но втайне уважали. А Жаба продолжала себя придавливать, да прижимать. И вот однажды утром лежит она без сил на берегу, вся жалкая и скукоженная. А мимо ейный сынок скачет:

– Эх ты, мама, совсем гордость потеряла. Ну на кого ты стала похожа, смотреть не на что, разве что в гроб положить.

– Ой, кто это? – от неожиданности сынок сиганул в самую трясину. К болотцу подошла красная девица, а на плече у неё сидела бабочка.

– Смотри-ка, – сказала красная девица, – какая красивая жаба.

– Да это не жаба, это Жабочка, – поправила её бабочка.

– Нет, это не просто Жабочка, это Красная Жабочка, – сказала красная девица.

– Ну что, возьмем её с собой на конференцию? – спросила красная девица.

«Да, да, возьмите меня с собой!!!» – хотела было закричать Жабочка, но почему-то не смогла, в горле что-то передавило. Но в этот миг что-то оторвало её с земли, и она, сама не понимая как, очутилась у красной девицы на плече.

– Как это я здесь очутилась? – недоумённо пробормотала Жабочка.

– Ну я ж тебе говорила: ты оставила все, что тяготит, и стала лёгкой как перышко, – объяснила бабочка. – Теперь можно и на конференцию.

– Ураа!!!

И они все трое растворились где-то в голубой выси.

Жила-была на свете Брокколи-Мокколи, и дом её был в огороде рядом с красивым тихим озером. В озере жило много лягушек, и вот однажды одна из них прискакала в огород, где жила Брокколи-Мокколи и, увидев её, проквакала:

– Ты кто?

– Я – Брокколи-Мокколи.

– А что ты делаешь?

– Не знаю, вишу здесь на кочане.

– Но ведь ты уже созрела.

– Мало ли. Хочу вишу, а захочу – гулять пойду.

– Нет, – сказала лягушка, – если ты Брокколи-Мокколи, то ты – еда, и твоё дело – быть съеденной.

– Это я-то еда? – возмущенно воскликнула Брокколи-Мокколи – вот ещё! Не хочу я, чтоб меня ели. Я хочу гулять.

– Ничего ты не понимаешь, – попыталась образумить её лягушка, – вот я – лягушка, значит мне положено прыгать и квакать. А ты – брокколи, значит тебя положено порезать в салат.

– Я щас тебя в салат порежу, французский ты деликатес, – с угрозой проговорила Брокколи-Мокколи.

И лягушка, испугавшись, перепрыгнула через ограду и была такова.

«Захочу, гулять пойду», – подумала Брокколи-Мокколи и пошла.

Дергалась-дергалась она, но так и не смогла оторваться от кочана.

«Ну и ладно, – решила она, – не очень-то и хотелось. Подумаешь гулять, я может летать научусь». Стала она раскачивать свой кочан из стороны в сторону и кричать: «Я лечу!!! Я лечу!!!»

– Ха-ха-ха, – ехидно каркнула пролетавшая мимо ворона, – кто же так летает? Видно не умеешь ты летать, голова твоя садовая.

Закручинилась Брокколи-Мокколи. «Что же это такое, – думает, – лягушки нужны, чтобы квакать и прыгать, вороны – чтобы летать, а я? Неужто я для того родилась, чтобы оказаться у этой противной девчонки в желудке? Фуу, – брезгливо поморщилась она. Как несправедливо».