Антон Кротков - Воздушный штрафбат. В небе заградотрядов нет…

– Правда на следующий день у Фомы началось заражение крови из-за несвоевременно оказанной хирургической помощи, и ему чуть не отняли руку, – вновь подхватила нить повествования хозяйка. – Но именно благодаря этому увечью его не взяли в армию в 1914 году. А тот подпоручик погиб в первый же год… где-то в Пруссии. Нелепо погиб. Его полк в полный рост пошёл в атаку на немецкие пулемёты и почти полностью был выкошен неприятельским огнём…

В 1931 году в семье Фальманов произошла трагедия. В приступе тяжёлой депрессии после затяжной ссоры с мужем Маргарита Павловна выстрелила в Якова Давыдовича из его наградного «Браунинга».

Пока её раненый муж, воя от боли, катался по полу спальни, женщина спокойно надела в другой комнате своё лучшее чёрное бархатное платье, прикрепила к груди старинную бриллиантовую брошь, накинула на плечи подаренное супругом к пятнадцатилетию свадьбы шиншилловое манто и отправилась в элитную парикмахерскую на Кузнецкий мост. Сделав шикарную причёску и маникюр, Марго на такси поехала к известному московскому драмтеатру, о работе в котором мечтала со времён своей студенческой юности. Свою смерть несостоявшаяся актриса превратила в публичную драму. Она покончила с собой на глазах многочисленных прохожих – на улице прямо перед входом в театр…

Якова Давыдовича удалось спасти лишь благодаря тому, что выстрел за стенкой услышали соседи и вызвали «неотложку». Потерявшего сознание от большой кровопотери мужчину доставили в Кремлёвскую больницу в Потешном переулке, где ему была сразу сделана операция.

Во время этих событий Бориса не было в квартире. Возможно, это спасло ему жизнь, ибо обезумевшая женщина вполне могла всадить пулю и в ненавистного ей подкидыша…

Нефёдова временно взял к себе старинный друг его отца – Николай Владимирович Латугин. В начале двадцатых после тяжёлой авиакатастрофы ему ампутировали ступни ног. С тех пор Латугин преподавал тактику в серпуховской авиационной школе стрельбы, бомбометания и воздушного боя. А недавно получил назначение занять ответственную должность в Севморпути.

Лицо Николая Владимировича несло на себе отпечатки нескольких пережитых аварий. Но рубцы и шрамы не обезобразили мужчину, а скорее сделали его облик ещё более мужественным. С первого же взгляда на внимательные, чуть грустные глаза Латугина возникало убеждение, что перед вами человек порядочный и глубокий.

После потери ног бывший комкор ходил широкой раскачивающейся матросской походкой. Главком ВВС личным приказом разрешил Латугину носить с гимнастёркой или френчем широкие гражданские брюки на выпуск, чтобы не так заметны были протезы. Так они вдвоём и ходили по кабинетам высоких инстанций – Латугин поставил перед собой цель определить Бориса в первоклассное учебное заведение, куда в те годы стремилось большинство ровесников Нефёдова.

Однажды, вернувшись вечером со службы, Николай Владимирович объявил Борису, что дело им почти улажено – все необходимые резолюции получены. Латугин договорился с начальником Качинской школы лётчиков – Комбригом Ивановым, что тот возьмёт парня к себе в училище, как только ему исполниться 17 лет. А пока Борису предстояло пройти первоначальное обучение лётному мастерству в симферопольском аэроклубе, который фактически являлся подготовительным отделением при элитной Качинской краснознаменной военной авиационной школе пилотов имени Мясникова.

– Жить будешь в доме инструктора аэроклуба – моего старинного приятеля по Южному фронту, – рассказывал Латугин. – Он будет с тобой заниматься. И если через пять месяцев скажет, что часть отцовского лётного дара перешла и к тебе, то будешь проходить медицинскую комиссию в училище…

***

После разговора с Латугиным Борис помчался на станцию – поделиться своей радостью со Степанычем. Старый машинист с пониманием отнёсся к радости Нефёдова, и всё же по-стариковски проворчал:

– Оно конечно: «Марья Ивановна» супротив аэроплана не потянет… Куда ей – старушке… Скорость у паровоза не та, опять же бегает только по рельсам… А аэроплан, – что свободная птица по небу парит!

– Я вот тоже после армии на лётчика выучусь, – мечтательно заявил кочегар Никита.

– Осади, мазутная твоя душа! – мрачно цыкнул на помощника машинист. – Кто же на чугунке останется работать, если все среди архангелов подадутся летать! Да и какой из тебя авиатор, Никитка, если тебя после десяти часов мотания в машине – на твердой почве качает, як моряка после сильной качки. Ты себя с Борькой не ровняй. У него вон даже прозвище с авиационным уклоном – «парашютист»! Он отцовское ремесло продолжать будет, а у тебя родитель всю жизнь в артелях грузчиков шабашил…

Разговор происходил поздно вечером в столовой локомотивных бригад. Чинно входили и выходили вернувшиеся из рейса машинисты. Каждая бригада садилась за свой стол. Уставшие люди ели молча или перебрасываясь короткими лаконичными репликами. За долгую дорогу всё меж ними было переговорено…

Собеседники Бориса тоже сильно вымотались за долгую смену и гнали сон крепким горячим чаем из потных стаканов. Глядя на окружающие его усталые, перепачканные лица, Нефёдову вдруг стало немного жаль, что он больше не будет принадлежать этому простому, мужественному миру, который успел стать ему родным. Перед глазами юноши встали только что виденные им по дороге сюда возле депо ночные силуэты паровозов со строго горящими фонарями.

Борис вспомнил пережитый восторг, когда маневровка впервые подчинилась ему. Из её трубы вырывался густой серый дым, в топке бушевала огненная буря. Борис то и дело отрывался от окна, чтобы выслушать наставление мастера и бросить удовлетворённый взгляд на взмокшего от пота помощника. В своей кепке и резиновых очках, кочегар был похож в отсветах пламени на сталевара. Он изо всех сил старался обеспечить ему – Нефёдову рабочее давление пара.

«А может, ну его училище?! – вдруг возникла в голове Бориса крамольная мысль. – Остаться при паровозах и точка! Зачем куда-то ехать – ловить быстрокрылую синицу мечты, если вот оно счастье и призвание уже в руках». На какие-то секунды такое решение показалась молодому человеку простым и наилучшим выбором. Но потом Борис представил разочарование и отчуждение в воспалённых от усталости глазах старого машиниста, простодушное удивление Никиты. Для них он уже был лётчик, небожитель, избранник судьбы. Да и Латугину язык не повернется сказать, что, мол, извини, передумал принимать твою помощь. Зря ты старался.

Наконец, Ольге как объяснить, что высокую мечту о полётах поменял на скромную романтику чугунки. «Нет, решено: буду как отец!» – подвёл жирную черту под сомнениями Нефёдов. И если в локомотивную столовку он входил ещё наполовину членом братства железнодорожников, то снова на улицу вышел человеком, окончательно перевернувшим важную страницу своей судьбы.