Наталья Куракина - Записки с Марса и Венеры. Проза

В вестибюле гостиницы мы сели, и я спросила, как мы обе будем извиняться и что говорить. Можно, например, сказать, что вышла очень некрасивая ситуация.

Тут открылась дверь, и вошёл Климов. Ленка подозвала его и сказала: «Извини, такая ситуация вышла неудобная.» Он ответил, что ничего не заметил и вообще всё забыл и ни на что не собирался обижаться.

Вечером собрались в четыреста двадцатом номере, девчонки показывали тряпки, кто какие купил. Было противно сидеть среди этих барахольщиц.

Перед отъездом решили опять позвонить Климову, но всё попадали на Кулижского. Потом Ленка что-то расхотела говорить с Климовым. Разговор не клеился и между нами.

Вот и Казанский вокзал. Будто не уезжали…

…Дома, как я и ожидала, состоялся разговор с мамой. Я чувствовала себя ничтожеством. Потом я мыла пол в кухне и ревела, а в комнате пел Высоцкий, и от его песен я ревела ещё больше. В голову лезли дурацкие мысли: уеду в Горький, никого не буду видеть, начнётся война. Нас, как специально, в то время часто водили на экскурсии в бомбоубежище…

Потом я позвонила Ленке. Хорошо, что есть телефон!

Я вспомнила, как она говорила мне в поезде: «Ну чего ты, такая большая и такая глупенькая», а я сидела, уткнувшись в её плечо и рыдала. Она отдала мне все свои носовые платки.

Хочу уехать отсюда! Последние каникулы, а я подгоняю время.

Москва и девчонки будут как доброе воспоминание.

Когда мы уезжали из Москвы, Ира Седова просила таблетка от головной боли. Спросили, кому. – «Павлику. У него лоб такой горячий» (неужели потрогала?) Паша прошагал через сумки, перешагивая всё на своём пути, и Светка спросила у него: «Паша, это отчего у тебя голова горячая?» – «От любви», ответил он.

Паше домой тоже позвонили, лежит с температурой.

Хочу в школу – увидеть их всех.

– О! Идея! Завтра какое число?

– Первое.

– Не знаешь, – когда паспорт дают, забирают свидетельство о рождении?

– Нет, не забирают.

Перебирает бумажки в сумке.

– Это очень хорошо… Наташа, где висит мой костюм? Здесь?

– Да.

Открывает шкаф.

– Нет, вот так…

– Пардон…

– Да господи…

Не может справиться с ключом.

– Плохой из меня взломщик.

– Нет, не в ту сторону.

– Помоги мне, пожалуйста.

Но уже справился сам.

Я смотрю, стоя сзади, на его отражение в зеркале. Сохрани его, зеркало. Сохрани!

Открывает чемоданы. Я стою у окна, отвернувшись.

– Ну, а ты что сейчас делаешь?

– Да ничего. На работу неделю не ходим. Учимся с третьего числа.

– Слышал.

– Мама письмо прислала. Пишет – не впадай в меланхолию.

– По поводу чего?

– По поводу всего вообще.

– Правильно. Я. Когда ни прихожу, всегда застаю тебя в таком настроении…

– Да, всегда. А чего радоваться?

– Вот меня в армию берут, я и то не собираюсь плакать.

А я подумала – вот тебе в армию идти, потому у меня такое настроение, а вслух:

– Ну мы же с тобой разные люди.

Подходит к моим книжным полкам.

– Что это за «Тёмная завеса»? Можно посмотреть?

– Конечно.

– А что это?

– О влиянии Америки на советскую молодёжь.

Пока смотрит, я говорю:

– Ты извини меня, что я тебе тогда всякой ерунды наговорила.

Я кроме глупостей ничего говорить не умею…

А он, будто не слышал:

– Цезарь Солодарь автор?

Потом:

– Дрюон… можно посмотреть? Это ты прямо в магазине купила?

– Нет, на макулатуру.

– Это третья книга?

– Нет, седьмая. Да ерунда. Ещё был «Железный король», я его домой отвезла.

– С деканом поругался… А мне на него наплевать, на этого человека.

– Может, не возьмут тебя раньше срока, до ноября. Как будто знаю его день рождения, – но ведь на самом деле знаю же

– Домой всё равно поеду, – хоть на автобусе, хоть на пароходе, хоть самолётом. Постригусь наголо и поеду так для смеха. Всё равно постригут.

– Какой тут смех?

– У меня с родителями полное взаимопонимание. Они всегда говорят – решай как хочешь.

– Это хорошо, когда родители доверяют. Я считаю, у нас тоже взаимопонимание.

– Тебе нравится Хемингуэй? Я, правда, мало что читал. У тебя есть Хемингуэй?

– Есть… нравится… не знаю… я в этом не разбираюсь, я вообще в литературе не разбираюсь.

– Не говори глупости. Нет, правда, тебе нравится Хемингуэй?

«Комсомольская правда» на столе. Статья о группе «Кисс».

– О! «Кисс»!

Читает. Стоит, опершись о стол. Голову наклонил. Смотрю на его руки —они такие же как тогда, когда он вёл заседания нашего клуба в школе. Нет, он сидел тогда за столом. Сейчас он стоит. Но руки…

Чёрный плащ. Тогда его не было.

– Я в этом году дома пересмотрела, что читала, а что нет. Половину из домашней библиотеки не читала.

– Я тоже. Когда дома – не всегда даже охота читать. Ну, я пойду

– Я провожу тебя.

– Что я – маленький, что ли?

– Разве только маленьких провожают?

– Нет, ну я ведь не девушка… (с такой улыбочкой)

– Фу, ну и что же. Не говори глупостей.

Мы выходим в коридор. Тётя Галя спрашивает, придёт ли он ещё до шестого числа и перед отъездом. «А как же?»

Я наклоняюсь чтобы надеть босоножки, рядом с ним. В это мгновение я чувствую себя беззащитной. Мы выходим. Он открывает дверь. На площадке говорит: – Если придёт свидетельство о рождении, то ты свяжись со мной как-нибудь, хорошо? Может, ещё успеет дойти.

Выходим из подъезда. Держит дверь.

– Похолодало в Горьком.

– Да, похолодало.

– Сегодня парня одного в армию провожаем.

– Если бы можно было всё повернуть назад…

– Ты же знаешь, я не люблю такие разговоры – на темы морали.

– Я знаю, но что поделаешь.

– Нет, лучше быть материалистом.

– Давай пройдём здесь…

И мы, не дойдя до светофора, идём немного вбок, чтобы перебежать дорогу.

– Тут ходит восьмая маршрутка?

– Да.

– Вон идёт какая-то…

– Она – налево.

– Я сейчас, если что, побегу.

И – маршрутка. Как нарочно.

– Эта – прямо? Не налево?

– Прямо.

– Ну, я побежал. Пока.

Он бежал – секунды – а я смотрела ему вслед. Когда он вошёл в автобус, я повернулась

И пошла от остановки, чуть ли не бегом.

Тебя не было неделю. Она прошла, как один день. Ну, ничего. Я его ещё увижу. Ещё один раз. А, может, даже провожу на поезд. Он ведь всё равно уедет. Он сказал, стоя у двери: «У меня день рождения 25 ноября, я всё равно не пойду в армию.

– Может, тебя весной возьмут. У меня есть подружка – её знакомого должны были осенью призвать, а получилось – весной.