Евгений Попов - Четырёхгорка

Из Марины Васильевны данного паразита извлекли хирургическим пинцетом. Все вздохнули с облегчением.

Между тем, надо заметить, что в те дальние времена, когда всё было дёшево, а маме казалось, что дорого, советские авиаторы с замечательных самолётов-кукурузников регулярно опрыскивали каким-то зельем поля и леса и все мы ходили по лугам-лесам в одних рубашках. Конечно, так ходили только те, кто не боялся комарья, слепней и других таких же непоседливых крылатых. Тогда этот вопрос был практически решён. Но опыт тоталитарного строя нам не указ, поэтому есть сеть определённых бизнесменов, накинутая на страну, якобы решительно и безусловно решающая вопросы обработки тел дозами малых медицинских препаратов. Малых, но злобных.

Уж и не знаю, кого напоминает этот юноша. То он покажется молодым подосиновиком, еще не распустившим свою шляпку, то явится вялоподобным фаллосом. А то вдруг предстанет героем сказки, крошкой Цахес или просто маленьким, светлым старичком.

Все ждут от него мировых рекордов. И он их устанавливает. Но устанавливает всегда только за рубежами родины… Особенно велики его успехи в Европе. Там он, встречаясь с элитой мирового спорта, раскатывает её по всем параметрам.

Он выбегает на дорожку бодрый и энергичный, с боевым наклоном вперед. И только взгляд исподлобья и подчеркнутая решимость выдают его волнение.

Страшная метаморфоза происходит с ним на родной земле. Как будто его подменяют, как будто он становится здесь маленьким робким мальчиком, желающим отличиться, но не знающим как.

Он говорит решительные слова, делает энергичные телодвижения, старается дышать глубоко и привольно. Но слова его звучат неубедительно, движения не имеют полной амплитуды, а воздух доходит только до середины легких. Что делать! Он нравится болельщицам, они скандируют его имя, они ждут от него домашних побед. Но победы остаются за рубежами родины, а на родной земле он проигрывает малоодарённым атлетам, робок на дорожке, и тренерам за него стыдно. Хотя тренеры знают, что всё равно основное дело он выполнит – «сделает» этих самоуверенных европейцев и побежит рядом с сильными американцами. Он и американцы, а на финише он их накатывает! Красотища!

Но приходит Олимпиада, он накатывает. Он выигрывает. Но медали отдают американцам, потому что в крови его какое-то лишнее лекарство, которое они назвали допингом, а у него нет справки о том, что он норвежский астматик и лекарства ему, как норвежцам, необходимы, так как иначе ему нечем будет дышать.

В этих мучениях проходит его карьера, уходит драгоценное время. Светит лишь одно – остаться в памяти соотечественников красивой легендой о варяжском госте.

Но чудеса на свете бывают. Он смог. Сумел однажды преодолеть себя, вырвать этот молочный зуб, прикрутив его проволокой и привязав её к двери исторической справедливости, и стал победителем. Никто точно не знает, как это произошло. Кто открыл дверь? А зря. Ведь всем хочется кем-нибудь стать. Все и стали. Наблюдателями.

– Лес рубят – птицы летят, – сказал я и плюнул в окно. Окно оказалось Интернетом.

– Зачем плюёшь на головы людей? – гордо отозвался аноним.

– Какие головы? Там люди не ходят.

Налетели птицы, закидали ботами.

Сижу теперь, примеряю. Пытаюсь найти парные.

Чтение Платонова закончилось для него катастрофой. Сначала казалось, что он в восторге. Шелушки страничек снимались с книги, как с луковицы. Он с радостью доходил до сути. Сути творчества. Сути жизни. Шелушки снимались, но не кончались и как будто превращались в яйцо Кощея. Жизнь уходила и становилась душной. Он желал достигнуть сердцевины яйца-луковицы, постигнуть жизнь Кощея. Он хотел лишить Кощея жизни, но получалось как-то тухло. Не то чтобы яйцо было тухлым. Не хватало света и воздуха. Он подумал, что ничто никогда не кончается. Только жизнь. И захотелось наконец свежего ветра. Он распахнул окно и выкинул книгу. Она летела прерывисто и быстро, то захлопываясь, то расправляя крылья. Вздохнулось легко. Оказывается, чудо доступно.

В небе парили чайки.

Почему его раздражает Набоков? Он не может смотреть на его фотографии, где тот в коротких штанишках в упоении бегает за бабочками. Вот Набоков умными, проницательными глазами смотрит в объектив и очень гордится собой. Этим взглядом он кого-то вышаривает в будущем. Наверное, понимает, что на него будут смотреть ТАК. Он хочет презирать смотрящего ТАК, но не может выделить его в мареве будущего, в пейзажах Иловайска, Смоленска, Триполи. Хотя Триполи и Смоленск ни при чём. А в Иловайске у кого-то живёт любимая девушка. Набокову девушка не видна тоже. И ему обидно. Мёртвые бабочки напоминают арматуру. Она залита бетоном времени вместе с пылью и пыльцой.

Музей арматуры и фотографии бегающего за арматурой человечка – вот что такое музей Набокова.

Когда произошла расфукусимировка, все ждали конца света. Глобы распоясались, астрологи заняли места звёзд, деньги окончательно стали гнать составами на Кипр, который был похож на пловца с пузырями долларов и евро на ногах. Именно тогда Никите вдруг вспомнилась песенка, которую любил напевать его дядя. В песне речь велась об Уверлее: «…и взял с собой-ой-ой он пузыри-ри-ри, сам плавать не умея». А заканчивалась она так: «А голова-ва-ва тяжельше ног-ног-ног осталась по-од водою».

Но вообще-то деньги гниют быстро. Вскоре эти слова получили подтверждение.

Прошло чуть-чуть времени. И на Кипре стали конфисковывать деньги. Зажали банкоматы в тиски. Кому-то Кипр отрыгивается до сих пор. И ничего. Подсунули теперь Грецию. Все смотрят на Грецию. Жить интересно. Будем ждать, когда деньги и цены окоченеют. Безнал, что ли? – спросите. – А что это? Да имя нового человека – Безнал.

Всех ждёт обнуление. Это когда думаешь, что деньги есть, а их уже нет. Ни в безнале, ни в реале.

Она утвердила свою независимость, приняв сигарету, и умножила своё состояние королевы броском колена на колено.

Она не желала быть кухонным придатком даже посудомоечной машины.

Она посмотрела в окно клиторно-вызывающе, волна чего-то необдуманного прокатилась по её телу.

Ребёнок в кроватке ворковал, как голубь, и собирался на прогулку.

Посуда стояла смирно и не собиралась бунтовать. Но было как-то тревожно смотреть на неё. Да, чистая стояла вертикально и стройно, была сухой и не скользкой. А вот грязная – вызывала подозрения.

Во-первых, она лежала, нагло раскинувшись, остатки пищи вызывающе приковывали к себе внимание. Было ещё в этом безобразии что-то маргинальное, панибратское. Этот оранжевый жир, капустные пряди, размазанные овощи, бесформенные шматки мяса…