Оксана Лисковая - Странная женщина (сборник)

Или вот ещё одна жена – ну, тоже молодец. Уж как прознала, не пойму. Но приходит. Вернее, присылает электронное письмо, мол, я такая-сякая, хочу у неё мужа увести. А я и не собиралась. О чём и написала. Мол, так и так, храните своё сокровище сами, больше никому не понадобится. Она, не будь дура, показала письмо мужу. А он, творческая натура, обиделся. Нет, ну не странная женщина?

Я вообще не понимаю, как среди всех этих странных жить. Вот был у меня один, ничего так, ласковый. Но однажды заявляется ко мне и говорит: «Я женюсь!» Понятно, что не на мне. Я пожала плечами – с людьми бывает разное, а с мужчинами и подавно. Послала я его, стала жить дальше. Слышала, что женился, жёнину дочку в институт пристроил, под ипотеку квартиру купил. Проходит время, получаю я письмо – я прямо маньяк по получению писем, – пишет его жена. О том, что она его жена, в первых строчках написано. И вот пишет она, что мужем мой приятель оказался кривым, а в придачу ещё обманщиком и извращенцем. И чтобы я при его появлении на горизонте тут же вызывала полицию. Я пожала плечами. Бывало, что ко мне нынешние жены приходили. Но, судя по письму, это была уже бывшая жена, да ещё мне её муж совсем никак не был нужен. А всё равно написала. Я пожала плечами, письмо в корзину, мужа странного вон из головы. А тут пересекаемся случайно. Сам обрюзгший, взгляд потух. Подходит ко мне и говорит: «Зачем ты меня куда подальше послала? Я там и оказался!» Пилит теперь его жена эту несчастную квартиру с ипотекой, деньги трясёт, ну и письма всем его знакомым рассылает.

За всеми ними наблюдать вообще одно удовольствие. Вот был у меня один. Сначала всё мечтал о жене, о детях, но девушка его зачем-то сделала аборт, и они расстались. Потом он ухитрился связаться с беременной, но она родила да и вернулась к отцу ребёнка. Потом познакомился он с одной психологиней, уже подпрыгивающей от желания завести ребёнка хоть от кого-нибудь. Он ей ребёнка сделал, в квартире прописал, даже женился. Она у него попыталась квартиру отписать и шантажировать сыном, но потом укатила в свой далёкий Архангельск и больше не показывается. Однако моего друга это ничему не научило. Он снова связался с какой-то, чуть ли не продавщицей, из Брянска. Той жить было негде, он её к себе домой пустил, потом в кровать пустил, потом она его из кровати выгнала, так что он какое-то время спал на балконе. Я так хохотала над этим, что приятель мой обиделся и больше не звонил. Понятно почему. Чего уж там ещё эта подруга от него захотела, даже я не могу представить.

И вот смотришь на этот мир с его странностями и неправильностями и только диву даёшься. Куда он катится? Какую пропасть пытается себе найти?

А потому, пока не поздно, обратите внимание на самую нормальную среди вас! Спокойную, без вредных привычек. И уже даже без друзей. Потенциальным мужьям звонить, писать и приходить. Жён оставляйте дома, не нужны они нам. Верна до гроба. Но главное – всё в рамках нормы и закона. И никаких чудинок или неправильностей! Обыкновенная.

За неделю до разрыва с Никитой она задумалась так глубоко, что нечаянно прошла сквозь витрину в торговом комплексе на Манежной площади. Это было новое тревожное ощущение – пройти сквозь стекло. В каждой клеточке тела осталась тягостная боль-предчувствие. Тогда она сдалась и признала: расставание неизбежно.

За два дня до разрыва с Никитой она полночи сидела на подоконнике, вслушиваясь в свист вьюги, прижимаясь щекой к ледяному стеклу. Вспоминала свою любовь с первого дня, с первого слова, как будто такой отчаянной дотошностью можно было что-то исправить. Именно в эту ночь она потеряла имя. Незаметно, нечаянно забыла его – окончательно, необратимо.

Почти неделю после разрыва с Никитой она кое-как держалась, существовала кисейной барышней на кофе и халве, порхала по Малой Дмитровке сквозь снегопад. Но к полуночи восьмого дня всё-таки сорвалась, задумалась глубоко и основательно, вследствие чего оголодала до чёртиков и уже за полночь навернула два бутерброда с холодцом и горчицей. На тёмной кухне, под присмотром мерцающих в ночи фонарей и редких светящихся окон, присматривавших за ней как лисьи и волчьи глаза, ела она бутерброд и давилась слезами, всхлипывая и рыдая от предсказуемости всего случившегося.

В первый день весны она торопливо зашнуровала ботинки и поскорей отправилась на улицу. Ожидала, что кислинка наступившего марта вложит ей в душу немного тепла. Угрюмо ковыляла по щиколотку в весеннем месиве. Пропиталась тоской сугробов в чёрных кружевах и размякших окурках. Никакого обновления не случилось. Осталось только удивляться, как же обозлили её эта долгая зимняя размолвка, потеря имени, гибель любви и неизбежное расставание. Ум стал жестоким, пропитался язвительным ядом и превратил её за эту зиму в незнакомое чудовище, которое теперь месило стоптанными ботинками грязь ранней весны. От отчаянья и чтобы хоть как-нибудь утешиться, она занялась инвентаризацией окружающих отталкивающих существ, подсчётом монстров. Стоило только решиться, будто бы на её зов чудовища выползали из укрытий и предъявили себя во всём своём грандиозном безобразии. Чудовище № 1 позвонило в дверь квартиры. Безымянная выглянула в глазок, спросила кто. В ответ ей предложили присоединяться к празднованию «годовщины смерти Иисуса Христа». Чудовища № 2 и № 3 запустили петарду в мусоропровод. Всю следующую неделю в подъезде пахло палёным и жареным, будто здесь располагался экстренный филиал ада. Чудовище № 4 исполняло роль многословного депутата на Первом канале центрального телевидения. Чудовище № 5 писало по скайпу чудовищу № 6: «Я тоскую, дружище. Я вспоминаю, какими мы были раньше. Мы летели. Мы были цветами. Теперь мы сломались, обросли иглами, уродующим панцирем, защитным вооружением вроде косых улыбочек, многозначительных усмешек и сарказма. Мне больно быть монстром. Я тоскую по нам прежним». К концу марта её список чудовищ перевалил за сто.

В начале лета сестра, неожиданно забыв обиды, пригласила за город, погостить в покосившемся, слепленном из заплат доме прабабушки. Наверное, следовало сразу же отказаться. Или пространно пообещать, что заедет на выходных, ближе к августу. Но предстоящим летом потерявшая имя надеялась забыть или как-нибудь обмануть всё случившееся. Она мечтала истощить или как-нибудь нечаянно утратить неподъёмный панцирь цинизма и насмешек, нажитый за зиму. Она мечтала превратиться из монстра обратно, в себя прежнюю. Она так хотела вспомнить своё имя и услышать, как кто-нибудь шепчет его: нежно, растроганно. Именно поэтому она сразу же согласилась.

Через несколько дней после переезда на дачу потерявшей имя впервые в жизни отказал мужчина. Это было так неожиданно и драматично, что она даже не смогла расплакаться. Она окаменела, чувствуя вот это – невыносимое, ртутное в самом центре груди. Как будто там внутри медленно расцветала пепельная роза – доказательство того, что смерть существует. Ведь потерявшая имя была уверена: всякий отказ, любая нескладная любовь – не что иное, как доказательство смерти, тайные зловещие знаки неминуемого исхода.