Вайс Тульпа - На самом дне моря

Переводчик В. Р. Орлова

Дизайнер обложки Вайс Тульпа

© Вайс Тульпа, 2017

© В. Р. Орлова, перевод, 2017

© Вайс Тульпа, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-5219-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Это называется «тревогой девятого месяца», – говорит Чарли, стряхивая пепел с сигареты. – Когда ребёнку исполняется девять месяцев, он переживает период сильного стресса. Каждый раз, когда мама уходит (просто выходит, чтобы сходить в туалет или принести чистую пелёнку), ребёнок искренне верит в то, что она больше никогда не вернётся. Этот период длится до восемнадцати месяцев. Вы представляете? – Чарли приподнимает тонкую тёмную бровь. – Каждый младенец, в среднем, переживает порядка девяти месяцев постоянного страха.

Чарли подносит сигарету к губам и затягивается. У неё короткие тёмно-синие волосы, немного недостающие до плеч, и огромные карие глаза с опущенными вниз чёрными стрелками. Её ресницы русые, как и отросшие корни волос, а губы накрашены коричневой помадой. Она носит широкие (может, даже мужские) рубашки, через которые видны очертания её сосков, и постоянно курит. Я плачу ей сорок долларов в час за то, что она рассказывает мне о стадиях принятия, о теории личности и теории бессознательного, о теории психоанализа и страхах младенцев.

– В этом возрасте человек впервые осознаёт, что не властен над многими вещами – говорит Чарли. – Он понимает, что может потерять всё, что любит в один момент. «Тревога девятого месяца» объясняется тем, что младенец осознаёт, что уже не является частью матери. Что он может быть брошен в любой момент.

Лак на коротких ногтях Чарли облупился, это чёрный лак. На её запястьях широкие браслеты, скрывающие поперечные шрамы. Именно поэтому я выбрал её – она особенная. Она похожа на панка. Она похожа на бармена, на проститутку, наркоманку или на таксиста. На кого угодно, но не на психолога.

– Практически все страхи, преследующие нас во взрослой жизни, являются продолжением этого, самого первого детского переживания, – продолжает Чарли. – Страх одиночества, страх, что любимый человек уйдёт, страх, что никто не придёт на твои похороны – всё это вызвано нашей детской тревогой, что мама не вернётся. В возрасте девяти месяцев ребёнок начинает орать, стоит матери только отойти от него на несколько шагов, исчезнуть из поля зрения. И вот что действительно забавно, – Чарли наклоняется ко мне через стол и лукаво улыбается. Пепел с её сигареты падает на разбросанные по столу картинки (тест Роршаха). – Что действительно забавно, так это то, что именно из-за постоянного детского крика и плача многие матери, выйдя из комнаты, не хотят возвращаться к своим детям.

Чарли откидывается на спинку кресла и говорит:

– Все наши проблемы тянутся из детства. Мы можем не помнить многих вещей, но они существуют во внутренней памяти. Они влияют на наше сознание, на нашу жизнь.

Впервые мы познакомились с Чарли в этом самом кабинете. Мой доктор, мистер Хеклин, посоветовал мне сходить к психологу.

– Вот, – сказал он, протягивая мне картонную карточку с напечатанным номером телефона и адресом. – Это моя племянница. Она поможет.

В тот день мне только поставили диагноз, и я был слишком расстроен для того, чтобы делать предварительные звонки. Я просто приехал по адресу, поднялся на нужный этаж и распахнул дверь триста восемнадцатого офиса. Без стука.

Чарли стояла на кожаном мягком кресле для клиентов и привязывала висельную петлю к перекладине под потолком.

– Вы ко мне? – спросила она.

Я просто кивнул. Я был слишком шокирован происходящим, чтобы что-то сказать.

– Вас прислал дядя?

Я снова кивнул.

– Ох, – она с сожалением посмотрела на свои руки, держащие удавку, и слезла со стула. Только тогда я заметил, что на ней нет обуви. Всё это время она стояла на кресле в бледно-голубой рубашке, в узких брюках со стрелками и в ярко-розовых носках. – Проходите, – сказала Чарли, доставая из-под стола чёрные кожаные ботинки.

С тех пор я хожу к ней дважды в неделю. Снова и снова тащусь после работы в этот маленький, пропахший насквозь сигаретами и мятной жвачкой офис, весь усыпанный обёртками от конфет и шоколада.

– Вы держитесь за людей, мистер Мирс, – говорит Чарли. – Вы боитесь, что все Вас бросят, и Вы останетесь наедине с собой. Вы боитесь, что Вам придётся выбирать свой путь самостоятельно, не опираясь на мнение окружающих.

Она смотрит на меня так, словно ждёт, что я как-то отреагирую. Но я молчу. Я не издаю ни звука и не шевелюсь. Я здесь для того, чтобы слушать о страданиях младенцев.

Чарли тяжело вздыхает и бросает недокуренную сигарету в свою чашку с кофе.

– Давай потрахаемся, – говорит она неотрывно глядя куда-то вглубь меня. Туда, где хранятся во внутренней памяти мои детские воспоминания. – Это помогает, правда.

Мы едем к ней домой. Чарли живёт в однокомнатной квартирке, которая досталась ей после смерти бабушки. В этой квартире последний раз делали ремонт больше десяти лет назад. Когда-то белые обои пожелтели и обвисли, линолеум истёрся, а холодильник гудит так, что, кажется, будто он вот-вот взорвётся. Плафоны и люстры покрыты толстым слоем пыли, по полу валяются крошки хлеба, фантики и шкурки от мандаринов.

Вместо кровати у Чарли раскладной диван. Красный, застеленный белым, идеально чистым и ещё пахнущим кондиционером, постельным бельём. Стоит нам только переступить порог комнаты, как Чарли рывком снимет с себя рубашку. Мы помогаем друг другу освободиться от лишней одежды и, оставшись совсем голыми, набрасываемся друг на друга, как голодные звери набрасываются на еду.

– Подожди, – говорит Чарли, высвобождаясь из моих объятий. Она отползает немного в сторону и достаёт из прикроватного (вернее, придиванного) шкафчика помаду. Чарли улыбается, усаживаясь на меня сверху. – Давай попробуем кое-что, – говорит она и красит мне губы чёрной помадой. Я не против. Я здесь для того, чтобы отвлечься. Я здесь потому, что «это помогает».

Закончив с моими губами, Чарли выбрасывает помаду и целует меня. Когда она отстраняется, весь её рот, её подбородок и нос покрыты чёрно-коричневыми пятнами. Я целую Чарли в шею, двигаюсь дальше, вдоль спины. После моих поцелуев на её бледной коже остаются чёрные мазки.

– Вот так, Джош, – говорит она. – Просто расслабься.

Мой отец любил повторять, что татуировки и пирсинг – признак предрасположенности человека к суициду. У Чарли нет татуировок. И нет пирсинга. Зато на её руках, выше локтя и на запястьях, шрамы от порезов бритвой. На её теле шрамы от вырезанных бритвой звёздочек, крестов и треугольников.