Валерий Казаков - Страна чужой жизни. С юмором о грустном

Если честно признаться, Иван был мужик невзрачный, худой, глуховатый, очень рано состарившийся. Половину лица у него занимала рыжая с проседью брода, а другая половина была землистого цвета с тёмными крапинками, но большого отвращения не вызывала. Над маленькими глазами нависали пышные брови, создавая густую тень, так что взгляд у Ивана всегда казался немного хитроватым, хотя, скорее всего, иронии в нём не было никакой. Так – сплошная созерцательность.

Иван ложился спать рано, рано и поднимался. Шаркая подошвами, выходил на крыльцо, садился на верхний приступок и смотрел на восток. Любил тот момент, когда из-за леса на горизонте появляется солнце. Рядом с Иваном иногда устраивался пес с печальными глазами, приходила кошка с высунутым языком, а кое-когда появлялся и сам хозяин дома с озабоченным видом. Он любил поспать по утрам и не понимал людей, готовых пожертвовать сном ради зрелища. Хотя в середине лета даже запущенный сад перед домом мог показаться великолепным – настолько много в нем было всего: и густой серебристый малинник, и пахучая смородина, и высоченная крапива вдоль забора, и одинокий большелапый репей возле бани.

А однажды утром в конце сада появилась женщина такая же невзрачная, как Иван, такая же скуластая и такая же немолодая. Иван пояснил, что это его сестра идет, хотя Павел Васильевич и так уже догадался.

Женщина подошла и села рядом со всеми на крыльце. Сказала, что проходила мимо и решила заглянуть просто так. Ей ничего не нужно, только с братом немного поговорить и всё. Вот сейчас поговорит и уйдет. И Павел Васильевич сразу догадался, что она пришла неспроста, что у неё есть какой-то свой тайный план. Вот только стоит ли этого плана опасаться – не мог для себя решить. На всякий случай пригляделся к ней получше…

Собственно, ничего особенного – баба как баба, только слегка полноватая. Русая или рыжеволосая сразу не поймешь. Зад узкий, плечи широкие, очень короткая шея. Вот только глаза совсем не такие, как у Ивана. Синие глаза и довольно большие, с загадочной грустинкой где-то внутри.

Женщину звали Зинаидой. Она стала приходить всё чаще. Мыла полы, протирала мокрой тряпкой громоздкую мебель, что-то переставляла, поливала, облагораживала. Потом задержалась на целый день и приготовила сытный, хотя и простоватый обед. Потом собрала ужин. После ужина осталась пить чай на просторной веранде, слушала умные разговоры Павла Васильевича и смотрела в запущенный сад с загадочной полуулыбкой на скуластом лице.

В общем, так получилось, что однажды утром Павел Васильевич обнаружил Зинаиду рядом с собой на просторной кровати. Вспомнил вчерашний вечер во всех подробностях и ощутил внизу живота приятную ноющую пустоту, как когда-то в далекой юности. Подумал, что он ещё нестар и женщина, лежащая рядом с ним в постели выглядит не такой уж массивной, как ему показалось в первый момент. Ну, конечно, она немолода, да и плечи у неё излишне широкие, пальцы на руках огрубели от тяжелой работы, но, не смотря на это, осталось в ней что-то манящее, теплое и родное, без чего настоящему здоровому мужчине сложно обойтись…

С этого дня в старом купеческом доме воцарился порядок. То есть у каждого жителя в нем появились свои обязанности и свои права. Зинаида как-то очень быстро вошла в роль хозяйки дома и уже довольно скоро все его постояльцы это почувствовали. А одной из первых, естественно, кошка. Досталось ей и за лень, и за старость, и за сонный вид. Сначала её миска перекочевала в сени, потом – на улицу, а потом и сама кошка куда-то запропастилась. Павел Васильевич хватился её не сразу, так как целыми днями сейчас работал в саду. Перекапывал междурядья под яблонями, возил на скрипучей тележке коровий навоз от соседей, менял гнилые доски в заборе, окружающем сад. К вечеру сильно уставал и не чувствовал в душе ничего, кроме странной апатии. О философских беседах на просторной веранде сейчас даже речи не было. И былая созерцательность исчезла куда-то.

Павел Васильевич стол замечать, что Зинаида подолгу задерживается возле кованной двери в подвал, проверяет на прочность замок, всем видом своим давая понять, что ей очень хочется туда попасть. Узнать, что там находится. Хотя ни замком этим, ни дверью никто до неё не интересовался.

Немного погодя приблудную псину Зинаида посоветовала посадить на цепь возле калитки. Пусть собака своим делом занимается – дом сторожит.

Несколько дней Павел Васильевич решению пришлой жены противился, а потом купил цепь, смастерил из брючного ремня ошейник и приковал собаку к забору. Чего уж теперь. Не ссорится же из-за обычной собаки с бабой. Как-то неудобно. Правда, после этого некрасивая псина стала жалобно выть по ночам и плохо ела, но порядок есть порядок. К тому же, гулять по саду летними вечерами после трудового дня у Павла Васильевича сейчас не было сил, а сидеть на веранде можно и без собаки. Было бы с кем поговорить на отвлечённую тему, было бы кому пожаловаться на свою беспросветную жизнь.

В последнее время Павел Васильевич стал замечать, что Иван слушает его речи с каким-то странным сочувствием, с тревожным ожиданием в глазах. Павел Васильевич не мог понять, что в них. Но однажды всё прояснилось. Иван сказал, что сестра у него стерва, и нечего обращать на неё внимание. Надо просто прогнать её поскорее, да и дело с концом. А то, не ровен час, она их всех из этого дома выселит. Павел Васильевич удивленно посмотрел на Ивана, даже согласился с ним в душе, но ничего ему не ответил. Решил, что не по-христиански это, не по-человечески. Так нельзя. Сначала приласкал бабу – потом выгнал. Сначала наобещал три короба – потом не исполнил.

И всё было бы хорошо, если бы новая жена об этом разговоре ничего не узнала. Но Павел Васильевич почему-то ей всё рассказал. Не привык ничего от любимых женщин скрывать. Посчитал, что это неудобно. Они же теперь одна семья, одно целое… А на следующий день был неприятно удивлен странной тишиной в доме. Попробовал позвать Ивана, но тот не откликнулся. И на крыльце утром его не нашел, и возле пруда на заросшем осокой берегу, его не докричался… Иван как сквозь землю провалился. Павел Васильевич походил, поискал его в саду под яблонями. Но напрасно. Нигде Ивана не было.

Потом старый шахтер решил, что Иван ушёл куда-нибудь по своим делам и к обеду вернётся. До вечера ни о чем не спрашивал у жены, всё ждал, что она сама ему обо всем расскажет. Но зря. Ничего она ему объяснять не захотела.

Вечером на веранде Павел Васильевич сидел мрачный, как туча. И впервые за эти дни странное ощущение возникло у него в душе, будто он чужой в этом огромном доме. Будто у него здесь нет ничего своего. И сам он тут никому не нужен, – тоже чужой. И такая тоска, такая досада овладела им, что он, толком не понимая, что делает, пошел собирать чемодан. «Уезжать отсюда надо, пока не поздно, – вертелось в его голове, – уезжать как можно скорее». И только когда все вещи собрал, вдруг спохватился. Зачем уезжать? Куда? Ведь это его дом. Он тут хозяин. А его нынешней жене, этой коварной женщине, здесь ничего не принадлежит. Пусть она рот на его дом не развевает. Пусть сама уходит.