Наталья Борисова - Инязовки. Феноменология женского счастья

Учебные занятия чередовались с однодневными поездками на необозримые картофельные плантации. Как-то с утра зарядил нудный дождь. Я подумала, что при неблагоприятных погодных условиях поездку отменят, и устроила себе день отдыха. Оказалось, я одна отдыхала, а остальные ездили. На следующий день я подъехала к восьми часам, а автобус отчалил в семь по предварительной договоренности, чему я не была свидетелем.

На месте сбора штрафников поджидал неласковый представитель деканата с «черным» списком в руках. В списке оказалось тринадцать человек, в основном, первокурсников. Всех в качестве дисциплинарного наказания отправили на стройку рыть траншеи для кабеля. Отработав полдня и посчитав, что этого достаточно, я самовольно покинула «бригаду». Я не первокурсница, чтобы всего бояться. Могла бы вообще не приходить.

Наконец-то я получила от Хесуса письмо. Самое лучшее, какое только можно было ожидать! Человек может глупеть от счастья. Так и я. Спать легла – и письмо положила рядом, и чувствовала Хесуса с собой. От радости кружилась голова, и я словно падала куда-то. Утром встала в полшестого, улыбаюсь в темноте – нет, счастье еще не кончилось! Письмо – и какое письмо! – лежало рядом.

«Моя обожаемая Настюша! – писал Хесус. – Пишу тебе первое письмо, чтобы рассказать, как мы добрались до Москвы. Добрались хорошо, немного уставшие, с чувством голода, но с большими деньгами, так как в самолете нам выдали аванс – четыреста рублей. Анастасия, хочу видеть тебя, всегда иметь рядом с собой, целовать тебя и ласкать твои волосы. Чувствую себя влюбленным и очень счастлив, что познакомился с тобой. Я давно хотел встретить такую девушку как ты – красивую, добрую, образованную и честную, и готов сделать все необходимое, чтобы мы, Анастасия и Хесус, всегда были вместе – до последнего момента нашей жизни…»

Мне сразу захотелось что-то изменить в себе. Стать лучше, чтобы соответствовать воображаемому образу. Я тихонько оделась и на цыпочках вышла из дома. В семь утра я уже поджидала мастера у дверей парикмахерской, чтобы успеть сделать стрижку к началу занятий. Ах, лучше бы я сюда никогда не приходила! Обкорнали меня хуже некуда! Зеркало отражало унылый облик простолюдина. Настроение безвозвратно испортилось. Одно радовало, что Хесус не увидит, во что «умелые руки» мастера превратили мои lindo, bello pelo. В институт я пришла печальная, с одним желанием – спрятаться от любопытных глаз.

– Я не пойду на занятия, – сказала я Женьке, не заходя в аудиторию. – Ты только посмотри, какого Джона de pura sepa (чистой крови) из меня сделали! Как заниматься с такой прической и таким настроением?

Женька запустила руку в мою стриженую голову.

– Ничего, до свадьбы отрастут новые. Для нас ты хороша и без каблуков, и без макияжа, и даже с такой стрижкой.

– Пойдем, чистокровный Джон, учиться! – засмеялась Илюшина, пристраиваясь сбоку. – Куда мы без тебя?

Они взяли меня под руки и завели в класс. Прозвенел звонок, и в аудитории появилась замдекана. Шум и гул, характерные перед началом лекции, мгновенно прекратились. Выдержав должную паузу, она объявила, что мы едем в совхоз Веренский.

Нас поселили в школу, дали каждому постель. Из-за грязи и дождя выход на совхозные поля задержали на два дня. На улице было холодно и ветрено, а у нас топилась печка, согревая теплом неприкаянные души. Три раза в день нас водили в столовую и всегда давали мясо: откармливали перед тем, как бросить на поле в шестьдесят гектаров.

По вечерам в окошки стучали деревенские парни. К ним выходили девочки с фарфоровой фабрики, которые жили здесь же. Инязовские же ни с кем не гуляли. Курировала девочек преподавательница немецкого языка, молодая, совсем девчонка, но очень строгая. Многого не требовала, но одного пункта придерживалась неукоснительно: в двадцать три часа – отбой. И чтобы все были на местах. А в остальном она своим положительным примером задавала подопечным нужную линию поведения.

Девочки по очереди работали на кухне: мыли посуду, котлы, полы, чистили картошку. Кухонная черная работа уматывала. Однако кухонные работники находились в тепле и даже имели возможность между обедом и ужином сходить к себе поспать часок-другой. Девчонки, которые работали в поле, разительно отличались от «тепличных» согражданок: приезжали грязные и замерзшие, как каторжанки. Когда установилась хорошая погода, рабочий день растянулся с восхода солнца до его захода. Некоторых девочек поставили на комбайны, и они работали в облаке пыли, обдуваемые ветром и палимые солнцем. Девчачьи черномазые физиономии были по-своему обворожительными и вызывали улыбку у всякого, кто имел удовольствие созерцать их.

В воскресенье привезли из Иркутска письма, которые дожидались своих адресатов в общежитии. Моя радость не имела границ, когда мне вручили письмо от Хесуса. Я сидела на постели, радостно зарывшись в листочки. Большего восторга, чем это письмо от дорогого человека, здесь, в совхозе, и быть не могло.

Хесус писал, что, получив мое первое письмо, испытал огромную радость от того, что я его помню и думаю о нем. «Я здесь вспоминаю тебя каждую ночь и каждый день, которые проходят, и всегда смотрю на твою фотографию и чувствую, что ты в действительности рядом со мной. Любовь моя! Я очень хочу видеть тебя, держать в своих объятиях, целовать. Думаю, что ты смогла бы приехать в Москву на следующих каникулах или, если будет возможность, я сам приеду навестить тебя. Завтра начинаются занятия в университете, и думаю, что этот год будет трудным, поскольку мы будем проходить практику по хирургии в больнице. Но это неважно. Сейчас у меня есть девушка, о которой я мечтал, и я счастлив, что встретил тебя. Учись с упорством, с душой – и ты добьешься замечательных результатов. Я также буду много заниматься, постоянно думая о тебе. Ты – мое вдохновение, моя Настюша, моя девочка».

Он просил еще одну мою фотографию, маленькую, чтобы послать ее в Мехико своим родителям и сказать им, что я – «его невеста, его Настюша».

Мне хотелось ущипнуть себя: не сплю ли я, не сон ли это? Принц на белом коне стремительно мчался в мою сторону (а чем я лучше других?), не поворачивая головы на восторженные крики многочисленных поклонниц. За что мне столько счастья? Смогу ли я вынести на своих плечах такую ношу? В совхозе, среди окружающих особей мужского пола, в большинстве своем обитали люди противоположного толка – грубияны и алкаши. В столовой пропитанные соляркой шофера подолгу распивали бутылки, причем, с таким видом, будто решали мировые проблемы. На моих глазах один бедолага упал лицом в тарелку и, полежав так четверть часа в компании бухающей братии, рухнул на пол, весь синий. Запечатлев на лицах глубокое сострадание, мужики бережно вынесли его на воздух. И в этом весь смысл жизни русского мужика: надраться и выйти в аут, чтобы ничего не видеть и не слышать? Пусть вокруг все горит синим пламенем!