Василий Островский - Веское доказательство. Роман

Всю следующую неделю Вадима мучил страх за своё будущее.

«Пришло время платить за идеалы, – говорил он себе. – Сначала меня уволят, а затем наверняка посадят».

Опасаясь обыска, он перевёз самиздат, стоявший у него на полках, к матери. Через несколько дней в его в коммуналку заявились двое в штатском. Представившись сотрудниками уголовного розыска, они предъявили ордер на обыск. Старший, в сером плаще и фетровой шляпе, пройдясь по коридору, заваленному разным хламом, попросил молодого напарника сходит за понятыми. Опасаясь любопытных соседей, Вадим пригласил старшего в комнату. Через несколько минут раздался новый звонок. Вадим бросился открывать. Вместе с сотрудником в квартиру вошла пожилая пара.

– Товарищи понятые, я приступаю к обыску, – объявил старший.

Через минуту Вадим пожалел, что оставил его одного у себя. Всё напоминало хорошо отрепетированный спектакль. Засунув руку под матрац, старший извлёк оттуда отливавший воронёной сталью пистолет Макарова. Затем, порывшись в шкафу, вынул коробку с патронами. Молодой сотрудник стал молча составлять протокол. Вадиму стало не по себе. Он вдруг понял, что за этот маленький спектакль ему придётся заплатить годами жизни, проведёнными в тюрьме.

Развод начинался в 6.30. Выстраивались на лагерной зоне по пять человек – ждали, когда надзиратели начнут шмон.

Автоматчики с собаками стояли в предзоннике, готовые вывести колонну за ворота. От колонии до овощебазы – рукой подать. «Шагай быстрее!» – несколько раз выкрикивала охрана за время короткого пути.

Работа сама по себе не тяжёлая – разгружать в плохо отапливаемый ангар вагоны с сырой картошкой. Во время работы все думали о своём, стараясь выкинуть из головы мысли о колонии, но это мало кому удавалось. Год, проведённый в камере с намордником на окне, сильно ослабил здоровье Вадима. Быть брошенным в набитый уголовниками изолятор оказалось для него настоящим испытанием. После нескольких месяцев полубессонных ночей жизнь в колонии строго режима показалась ему раем. Судьба оказалась менее суровой, чем он предполагал. Иметь свидание с родными было для него настоящим подарком.

Бригадиром у него был Семён Левин – невысокий крепкий еврей, получивший десять лет за валютные операции. Сидеть ему оставалось немного. Бригада Сёму уважала, несмотря на дружбу с кумом (так на «фене» назывался начальник лагеря). Семён взял Вадима к себе из ненависти к режиму – узнав в лагерной картотеке, что тот числится политическим.

Таких, как Вадим, сидевших за якобы мелкое хулиганство или хранение оружия, в лагере оказалось немало. Были, конечно, и торгаши, получившие сроки за крупные махинации. На воле у них остались обширные связи. Овощебаза считалась «тёплым местечком» – вроде как зона, а почувствовать себя свободней можно – конвоиры сильно не беспокоят. Закроют ангар на замок, и никаких тебе прожекторов или колючей проволоки. Про дружбу бугра с начальником конвоиры знали не понаслышке, поэтому с Сёминой бригадой не парились. «У таких, как он, побегов не бывает», – промеж собой говорили они. Сёма конвоиров умел подмаслить – то пузырь с водкой, то сальца шмат подгонит. С такой охраной многое можно сделать, вот и построили они втихаря бункер из старой тары, засыпав его картофельной пирамидой. Забраться внутрь могли не все, но худых в бригаде оказалось большинство. Оставалось уговорить приехать жён и невест. Не всякая пойдёт на такое. Но многие согласились, почувствовав себя жёнами декабристов. Ничего бы из этой затеи не вышло, не будь у Сёмы, ставшего Вадиму после их освобождения лучшим другом, младшего брата. Смелый оказался парнишка – своими руками прокопал лазейку под бетонным забором овощебазы. Тут же составили расписание. Жёны приезжали на первых электричках. Парнишка встречал их на перроне и лично помогал проникнуть на территорию овощебазы. С пустыми руками никто не приезжал. Сёме с этого полагалась законная пайка. Водку и «Беломор» он откатывал конвоирам, а съестное брал себе.

Вадиму позвать было некого, но он не думал об этом, погружённый в создание программы, которой собирался удивить мир. Его математический талант позволял ему надеяться на это.

«Кибальчич рождал гениальные идеи незадолго до казни, а у меня вся жизнь впереди», – говорил он себе, двигаясь к намеченной цели.

Сёма относился к нему с большим уважением, даже позволял во время работы заниматься наукой. «Полезай в бункер, потрахай там свою математику, – в шутку говорил он. – Глядишь, и мы заодно попадём в историю».

Сёма Левин был известен всему валютному миру Ленинграда как Сёма-фюрка. На этой самой фюрке он сидел чуть ли не со времён Хрущёвской оттепели. Он был человеком слова – фармазонов не терпел. Центровые ребята его сильно уважали. Суммы брал любые, от сотни баксов до десятка тысяч. Платил сразу, какой бы огромной ни выглядела конечная цифра. Деньги по тем временам фантастические. Кто-то старую икону дипломату продаст, кто-то сбагрит на запад поддельного Айвазовского — вся валюта, в конце концов, стекалась к Сёме. Иностранную «капусту» принимал любую, лишь бы была конвертируемой. Даже «туалетной бумагой» не брезговал – так называл он итальянские лиры. Для любой валюты было у него своё название.

Дела у Сёмы шли в гору, а потому потерял он нюх на ментов. Да и как тут не потеряешь, если в день по двадцать сделок проворачивал. Клиентуру накапливал годами. В основном из торговой мафии. Была у Сёмы своя система конспирации со сменой паролей и тайников, и даже особый жаргон на случай прослушки. Чем больше он «распухал», тем меньше осторожничал – поистёрся страх за годы. Всё стало напоминать привычную рутину. Словно совершал он не расстрельные сделки, а самую рядовую работу. Сгубила Сёму жадность – сунулся не в своё дело. Вышло всё из-за капитана загранплавания или, как тогда называли, загран-загрёба. Дружбой с ним Сёма гордился. Подумать только… Герой соцтруда, а держится на равных – никаких намёков на нетрудовые доходы. Сёминым клиентом он стал задолго до того, как ему на грудь повесили Золотую звезду. Валюту брал регулярно крупными суммами, в основном в английских фунтах. Однажды он пригласил Сёму в «Асторию» пообедать. Поговорили, после чего он сделал ему неожиданное предложение. Заказал партию крупных «якутов». Видно, появился у Кэпа в Голландии сбыт на брильянты. И он решил пойти ва-банк – взять этих самых «якутов» на огромную сумму. Такую большую, что простому советскому человеку двух жизней не хватило бы её заработать. Сёма вначале испугался, но после бутылки дорогого французского коньяка согласился. Ему и в голову не приходило, что такого уважаемого человека давно пасли люди с Литейного 4.