Наум Вайман - Новая эра. Часть первая

На этом кончаю, дабы успеть пожелать, чтобы задумка оттянуться в Италии по полной культурной программе осуществилась на все сто.

Всегда твой

Матвей

Надеюсь, по возвращении поделишься впечатлениями.

11.2. Милан встретил морозцем. Во Флоренцию отправились поездом, вагон качало, дремал (в самолете спать не могу), за окном, как в фильмах Ангелопулоса, жемчужная пасмурность полей с силуэтами кипарисов, зачуханные предместья с карими пятнами домов – люблю эти застенчивые краски средиземноморской зимы. Внезапно, как в ад, проваливались в долгие, грохочущие туннели.

Старый дом на улице Кавура, гостиница на втором этаже, лифт маленький, дребезжит, портье – негр. «Мистер Касим (хозяин) будет завтра утром». Комната большая, с балкона вид на внутренний двор, за крышами – купол Собора и Компанила Джотто (жена принялась радостно ахать), но в углу двора что-то ремонтируют, отбойный молоток стучит, пыль, и ванной нет, душ неогороженный…

Когда вышли погулять, уже смеркалось. До соборной площади два шага, Дуомо в сумраке кажется малахитовым – сказочный корабль, зашедший в тесную старую гавань, дух захватывает при виде этой ажурной мраморной громады, и вдруг тревоги уходят, душа как бы разглаживается, вздымается грудь в глубочайшем вздохе, и на лице – улыбка, будто любимая поцеловала.

На обратном пути обратил внимание на дворец напротив гостиницы, массивный, строгий, с нависшей крышей – палаццо Медичи-Риккарди. Зашли, никого, тусклые лампочки, потоптались, нашли захудалую кассу, открыто, пожалуйста, только платите денежки за наши сокровища. Большой внутренний двор, на Востоке тоже так строят, всегда есть внутренний двор, так что каждый палаццо – он же и крепость, поднялись по лестнице и вдруг – маленькая комната, дворцовая молельня, то биш капелла, и вся расписана «Поклонением волхвов» Гоццоли.

Фреска – это, доложу я вам, не картина. У нее нет рамок. Нет вот этой самой рампы. Ты как бы перешагиваешь границу, как в фильме Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира», и – вступаешь в сказочное действо…

12.2. В семь утра – звон колоколов. Ласковый, далекий. Завтрак: булочки с маслом и вареньем, и кофе. Мистер Касим чуть ли не бросился обниматься – семита встретил. Сам из Сомали, Абу-Бакр его фамилиё, кончал какой-то университет в Италии, лет под пятьдесят. Понравилось ему, что я знаю, что значит для мусульманина Абу-Бакр 10 10 первый из четырех праведных халифов . Чирикал с женой о жизни, о себе: сколько детей, сколько внуков, кто куда улетел из гнезда. Посоветовал, где стоит местной кухни отведать.

На улице морозно и пасмурно, мокрые мостовые, город еще пуст. Суббота. Пошли к реке. По дороге наткнулись на грубоватую флорентийскую готику Орсанмикеле, зашли в пустой, холодный собор. Рассеянный свет витражей и томная белизна затейливого киота и мраморной св. Анны, полустертые, погибшие фрески. Напротив церкви музей. Поднялись наверх, в огромном зале трехметровые фигуры апостолов Донателло, которых из церкви повыковыривали, там они, якобы, портились. Все апостолы из потускневшего белого мрамора: работящий, с широченными ладонями Матфей, хмурый Петр, а Креститель – медный, черный, мерцающий. Такой руку поднимет, огнем из глаз полыхнет – поползешь за ним, целуя рубища и избитые пальцы на ногах. А они длинные, тонкие, аристократические! Даже у Иисуса пальцы на ногах не такие породистые, чересчур, пожалуй, крепкие, чересчур правильных пропорций…

Взгляд фиксирует все впопыхах, спеша разглядеть, жадно шарит, заглатывая ненасытно, взахлеб: в мешок памяти накидать, а потом, дома, спокойненько осознать, и щелкаешь, щелкаешь фотиком. А вечером записываешь телеграфным стилем…

На площади Сеньерии уже много туристов, в основном япошки. После коллекции дворца Медичи зашли еще в Уфицци – очередь была маленькой – таскались по душным залам, в результате зарябило в глазах от всей этой роскоши: ее тут до жути, до тошноты…

Вечером – Баптистерий, золотые, как в венецианском Сен-Марко, мозаики на необъятном куполе, все – чудо, гимн. Сам Дуомо – шкатулка из слоновой кости воздушной резьбы, в сумраке вечера – зеленый мох и водоросли на дне прозрачного потока… Флоренция гуляет. Народ франтоватый.

13.2. Сен-Марко. Келья Саванаролы. Его портрет Бартоломео. Омерзительно кривой нос, да еще замкнут снизу выдвинутым подбородком. Не профиль, а гильотина. Окно кельи, и без того узкое, заколочено…

Вечером, в безлюдном монастыре св. Магдалины Патти (падшей) – фреска Перуджино «Распятие». Старушка у входа, длинные коридоры, в нишах мертвецы, лестницы, полутемень, Риммка испугалась, схватилась за рукав. И вдруг поднялись в большую комнату, где стена, как окно в голубые дали. Вот уж в самом деле улетно…

14.2. Добрались и до Санта Кармины, до «Изгнания из Рая» Мазаччо, как Николай велел. У Адама и Евы глаза – провалы. Жуткое видение. Каноны побоку, свобода жути. Но и тут скольжу взглядом: отметил «особенность» и – дальше. И вдруг понимаешь, что и жизнь – вот такая же туристская беготня. И мало что зажигает. Вот Муратов в «Образах Италии» (пафосность его раздражает) цитирует Данте: «…записываю я только, что говорит во мне». А что во мне говорит? Когда-то я хотел написать «историю», не то чтоб «историю моей жизни», а историю в кристаллике моего глаза. Но если сердце ни на что не откликается, если я не живу, а скольжу по жизни, как мой взгляд по этим шедеврам, то кому это может быть интересно?

На обед – сырое мясо в кафе «Тоскана». Потом еще пошли на выставку Миро во дворце Строцци. Миро мне даже больше понравился, чем эти шедевры кватроченто. Вечером не забыли о магазинах. Купил черное кашемировое пальто. Жена только головой качала: «Зачем тебе? Где ты это будешь носить в Израиле? Любишь ты выпендриваться». Да я и сам уже чувствую, что не нужно было, и дороговато… В Москву одену.

На выставке Миро жена спросила: «Почему люди ходят, платят бешеные деньги, чтобы смотреть на такое? Что они ищут? О чем все это? Я не могу понять, мне это ни о чем не говорит». И вечером, когда сидели на пл. Республики, за столиком праздничного кафе (чай с пироженым), продолжала допытываться: в чем смысл искусства. Я объяснял, как мог. За соседним столиком сидели двое мужчин. Один из них обернулся и посмотрел на нас. Седой, в светло-сером пальто, огненно-черные глаза. Почему он обернулся, что привлекло его внимание? Я, конечно, произнес много имен… А, может, он понимает по-русски?

Жену раздражает, что каждый хочет ее «лидфок» 11 11 Трахнуть (ивр., сленг) . Вот, мол, говоришь с человеком, объясняешь ему что-то, и вдруг чувствуешь, что он тебя не слышит, наплевать ему, что ты там говоришь, на твою личность, ему надо только одно. Радоваться должна, говорю. «Ну, вообще-то я рада, но противно, когда к тебе относятся только как к куску мяса». Уверил ее, что желание «лидфок» относится и к личности тоже.