Наум Вайман - Новая эра. Часть первая

27.1. Дожди. Сегодня даже снег обещают. Вышел в парк с собакой. Лужи, воздух холодный, хорошо дышится. Черная, блестящая шерсть Клёпы мелькает в мокрой ярко-зеленой траве. Расцвело дерево, которое я зову «крокодил Гена» (Chorisia insignis, его еще называют «шелковым», и почему-то – «пьяным»), оно снизу толстое, почти брюхатое, а вверх утоньшается, и все покрыто острыми пупырышками, ветви голые, кое-где еще желтые листья держаться. А плоды у «крокодила Гены» похожи по форме на большие груши, только кожура плотная и зеленая, как у авокадо, а внутри, когда кожура лопается, белый шелковистый хлопок. И цветы пышные, с карими, фиолетовыми и белыми лепестками.

От Матвея

Поздравляю с выходом книги. По части книг я, конечно, согласен сделать все, что в моих силах, типа забрать их или даже заскладировать у себя (но на какой-то все же ограниченный срок и с учетом накладных расходов, например, на перевозку). Что касается их отправки по почте (при 25% от пересылки мне), то я и это с радостью бы исполнил, но боюсь, как бы на почте не возникло трудностей: пачку одинаковых книг они могут посчитать коммерческой посылкой со всеми вытекающими последствиями, а если добавлять по одной к посылке, то это затянется на несколько лет. Впрочем, я все это могу узнать точно на почте, когда буду посылать следующую бандероль. Что касается 50 книг для раздачи, то это я выполнил бы даже с большим удовольствием.

Поехали с Р, как и планировали, на аукцион «еврейской живописи» в Бейт Ционей Америка. Сразу углядела «Мимозы» Кислинга.

– Подари мне.

Там было еще три его натюрморта с цветами. Каждый по сто, сто двадцать тысяч долларов. Но «Мимозы» были лучше всех, они и стоили двести. Попадались и израильские «классики»: Безем, Гутман, Рубин, Мане-Кац, Стемацкий. Потом решили перекусить в тутошнем ресторане, взяли антрекот, но мясо было ужасным, резина, я пожаловался, дали другую порцию, кое-как разжевал. По бокальчику красного выпили.

– Вот если бы у тебя был миллион в банке, ты бы мне купил «Мимозы»? Ага, задумался!

– Нет, не купил бы.

– А если бы три было? Ну не три, десять? Купил бы?

– Десять – купил бы.

– Значит ты меня ценишь на два процента от капитала…

Быстро считает.

Шли под дождем. В машине я поцеловал ее в холодные щеки и теплые губы и вдруг вспомнил, как хорошо было целоваться зимой, на морозе, теплота губ особенно обжигает…

В «деревне» долго сидели в машине, лил дождь, целовались.

– Можно я тебя потрогаю…

Долго мучалась, но в конце концов высосала. Думал, сплюнет, нет, проглотила. А когда выпрямилась – насытившийся вампир: рот весь мокрый, даже волосы мокрые слиплись, глаза безумные, распахнутые, и хохочет…

– Все-таки я тебя изнасиловала, ха-ха-ха!

Потом несколько раз спрашивала: «Ты на меня не сердишься?»

А дождь все лил, не переставая, как из ведра. Я смотрел на ее сияющие в темноте глаза, на залитое водой ветровое стекло за ее головой.

Хорошо зимой в деревне…

28.1. В Иерусалиме снег выпал. День, как всегда, начинается с почты.

Ох, Николай, чувствую, любовь наша кончается, теперь у вас другие авторы на уме, так вот и транзит, эта самая глория мунди. Но как на свете без любви прожить… Мне будет скучно, ей богу. А я ведь еще хотел за литературу поговорить, вот даже не поблагодарил за так обрадовавшую меня цитату Кузмина…

Кстати о музыке, Вагнер-то, оно конечно, римская империя да и только, а я вот вчера был на замечательном концерте джаза, Шифрин, пианист и дирижер, Морисон, трубач (ай-йяй-яй, что выделывал!), Питер Кинг, саксафон, и негр в черных очках на контробасе, ну и ударник классный, Гамильтон, и все это с Тель-Авивским симфоническим оркестром, зажигательно прошел концерт. Даже ко всему привыкшие и обычно скучающие оркестранты покачивались в такт, широко улыбались и одобрительно стучали смычками по пюпитрам. Ну а в зале – визг.

Ваш, теперь уже навсегда

Наум

29.1. Суббота. Почти морозно.

Наум, дорогой, мне стыыдно, стыыднаа, что-то я заебся

Но – живы мы, и все – живые, мы мертвы – завиден гроб.

Я попробую что-то придумать с доставкой. Может кто-то и отправляет в Израиль книги самолетом, я постараюсь узнать.

Мне не нравятся ваши журналы. Дураки все какие-то, ну уехали, живите и радуйтесь (это я не к вам обращаюсь), а они все как в Литинституте стебутся. Нет! Еврейской! Литературы! На русском языке! Как и литературы китайцев на английском. Есть просто литература без пятой графы. Это похоже на конференцию по краеведению. Мелко. Одним словом – нет, нет и нет. Это не мое. Как-то это мимо писсуара.

Стихи, вы правы, какие-то у Паши дебиловатые, но он очень хороший парень, и в этом есть свой шарм. А что вообще стихи. Ну, стихи. Говна пирога, как на моей родине говорили. Район, где я вырос в Саратове, назывался Похуяровка. Класс!

Я вообще сейчас стихи не люблю, так как не пишу их почти, а люблю я прозу, так как ее и сочиняю.

Написал, Боже правый, целую книгу новелл. Что с ней делать? Вот незадача.

У нас холода были за 20, а сейчас – плюс ноль. Хочу в оперу. Вагнеру готов простить все, начиная с антисемитизма и кончая кощунством. Гений, что тут попишешь. Но хорошо, что до 30-х не дожил. Еще не известно, что бы он устроил. Чудовище. Но прекрасное.

К джазу я холоден, как и он ко мне, но это из-за воспитания. Я люблю, если оттянуться, то по полной программе.

Наум, дорогой, не сетуйте на мое молчание, я отягощен еще не выполненными перед вами обязательствами, как впрочем и вы, наверное… Вот расплюемся, и разговор у нас будет иным. Еще и свидимся где-нибудь у синего глубокого моря, потолкуем.

Что текущая литература в жюрьналах – суета и хуета, одни картинки чего стоят. Это не серьезно, да и не интересно.

Вот Э. Герштейн хорошо была проинтервьюирована некой дамой, которая приписала лермонтоведке слово «лакейка». Это шарм! Но про Харджиева было интересно, тем более мне, так как я с этим мистическим человеком дружил. Знаете, что он мне говорил о стихах – «Вы пишите, пишите, только никого не слушайте». Он очень меня поддерживал. Расскажу потом подробнее.

Ну вот, и письмо…

Сурбур да и только.

Ваш НК

Дорогой Николай!

Вы меня согрели письмом, а то у нас тут холода вдарили, ночью до нуля, в Иерусалиме снег выпал, красотища…

Насчет «просто литературы», определяется она только языком, или еще чем, о культурных корнях т. ск., я бы поспорил (я на это дело падкий), но это долгий разговор. Вагнера я одно время любил (в свой затянувшийся «героический период»), но потом эта любовь к трубам и скрипичным ветрам ушла. Германский героизм показался мне туповатым, а вот японский – пленил. У самурайской «песни мечу» («слева литература – справа меч») есть какое-то изящество, а немцы топорны. А вот в оперу ходить петербургскими зимами – это надлом, особенно для человека из Похуяровки, потянет к теплому морю и шоколадным конфетам, вы с этим поосторожней.