Кирилл Леонидов - Пражский осенний ветер. Повесть-драма

Минут через пятнадцать после такой непозволительной слабости позвонил Виктору: «Зайди-ка, друг, надо парой слов обмолвиться». Когда Виктор зашел, он был поражен: лицо Ронберга было бледное, как стена.

– Тебе плохо, что ли? В аптеку сгонять?

– Аптека не поможет… Душа болит.

– У тебя есть душа?

Ронберг отреагировал на шутку Виктора недружелюбным взглядом исподлобья, но взял себя в руки, заметив только:

– Еще недавно для тебя святым был.

Затем продолжил:

– Хочу попросить вот о чем… Упроси доктора присутствовать на процедуре, заключение по результатам томографии обязательно возьми. Нам важно понять, в каком Андрей состоянии. Может и лучше, если ничего не помнит…

– Как? А если пластику надо будет… обратно?

– Прежний вид сделаем, только если вернется память. Так смысла нет.

– Ну, почему, просто показать можно лицо где-нибудь мельком, заявления подписать какие-нибудь на камеру: «Живой, настоящий, легитимный та-ра-ра заявляет» там и всякое такое.

– Я же говорю, могут быть другие варианты!

– Другие в смысле…

– Другие – значит другие! В общем, нам завтра в банк надо деньги снять. Могут заблокировать счета.

– У нас же на подставного?

– Ну и что! Ты можешь спрогнозировать, что завтра? Вот-вот начнут отматывать назад и получат санкции Интерпола. Эта мерзота самозванная пусть орет, сколько хочет, но если подключится Интерпол, тут – все… Про Балчугина слышал? Ну, этого, деятеля, распорядителя счетов по Кипру? Грохнули вчера. Прямо дома. И это не я. Наоборот, с собой хотел забрать, не успел. Позвони Руслану. Давно должен был прилететь с людьми и что-то не торопится.

– Я говорил с ним только что.

– Ну и?

– Не прилетит. Сказал, что позднее.

– Когда позднее? Они хотят закрыть границу!

– Сказал, что дела республики сейчас для него важнее. Все остальное потом.

Глеб аж застыл, пораженный услышанным. В это время за окном раздались хлопки. Оба тут же пригнулись как по команде, Виктор подскочил к окну, выдохнул:

– Петарды… Кому расскажи, это ж анекдот готовый: Солод перепутал петарду с тротилом! Андрей в банке нам нужен?

– Нет, закрой в номере, пусть отдохнет. Оставлять одного надолго, конечно, тоже нельзя…

Они все же так и поступили. Дашкевич был закрыт на ключ, с ним особо никто не разговаривал, поскольку показалось, что заснул. Но на самом деле Андрей не спал…

…Появление Глеба и Виктора произвело на человека, к которому ехали, как они и рассчитывали, впечатление убийственное. Он, владелец счета и хранитель денег, конечно, предполагал, что рано или поздно они приедут. Но одно дело понимать, что за деньгами когда-нибудь все-таки могут явиться, мучиться при этом ожиданием и страхом, надеясь втайне на благополучный исход, то есть на внезапное исчезновение претендентов раз и навсегда из его жизни, а другое – с горечью точно убедиться: вот они, прорвались-таки через кордоны… Зрачки его нервно дергались, речь сбивалась, когда приветствовал старых партнеров, даже в первый момент замерло дыхание, как от внезапного удара по корпусу. Юрий Колямин, когда-то давно бывший мясником, а потом профессиональным боксером со стажем, знал, как убивают животное и разделывают мясо с привычным спокойствием, как можно потерять ориентир на ринге, оказавшись в нокауте. Имел он много лет назад авторитетный статус и другого «узкого специалиста», профессионально умело сующего чью-нибудь голову бедовую сильной рукой в воду и держащего там за волосы до тех пор, пока хозяин головы не запросит пощады и не расскажет все, что от него хотят услышать. Бывали и такие приключения. Жизнь ставила перед ним много вопросов. Он предпочел ответить не на все.

– Список в Форбсе видел? – начал неожиданно (так было задумано) разговор Виктор Солод, обращаясь к нему.

– В смысле?

– Ты на сотом месте, молодец, «Юра – нефтянка».

– Нет, не видел, но слышал. Спасибо за комплимент.

– Это не комплимент, это предъява.

– Не понял…

– Отец твой умер в прошлом году.

– Знаю. И что?

– Знаешь ты… Старик помер без копейки, в доме-развалюхе, потолок валился на голову, ни газа, ни воды. Что ж, ты, сынуля? У тебя ж зеленые из задницы торчат! Сейчас на родине только ленивый журналист не пишет про Юрку Колямина, когда-то оборванца из деревни Большая Херота, а теперь нефтяного барона, друга самого… Все кричат «распни»: и «нацики», и либералы. Считают, что вы с «ним» полстраны растащили. Ищут. Очень ищут. Американцы обещали содействие.

– Давай без этого… В чем проблема?

– Вопрос о процентах по фирме «Глэдис» за посредничество. «Он» свое так и не получил.

– Пусть и предъявляет. Жив?

– А то. И предъявит, будь уверен. Вы же друзья по жизни, а друзей кидать – последнее дело. Да и мне ты еще должен. Помнишь? Голову бы отрезали, если б не Руслан и не я…

В разговор торопливо включился Ронберг:

– Это Виктор так… говорит, разберетесь потом. Нам срочно нужны деньги. Наличными. Полностью все – и депозит закрываем.

– Я завтра уезжаю на сделку.

– Это завтра. А мы их сегодня снимем.

– Тогда надо бы прямо сейчас ехать. Деньги заказать – тоже время займет. У меня дела еще…

– Позвони, закажи. И двигаем сейчас. Подождем там, если что, сколько надо.

Колямин пожал плечами со сдержанным недовольством, полез в карман за телефоном. Когда беседа с менеджером банка закончилась, и все было оговорено, он, опустив глаза, спросил:

– А как там… вообще?

– Где? – не понял Солод.

– Дома…

Солод усмехнулся:

– Стреляют вообще.

– Отца сами видели живого?

– Нет. Журналисты посещали. В интернете написали потом.

– Про меня ничего не говорил?

– Говорил, что претензий нет, что ты классный, заботливый сын и деньги шлешь регулярно.

Колямин с усилием сглотнул и опустил голову.

На улице вечерело, в номере полумрак. Дашкевич все валялся на кровати, не пытаясь подняться и зажечь свет. В нем постепенно что-то оживало, и он понимал, что это «что-то» – трепетно-хрупкая, ускользающая память. Малейшее усилие двинуться ей навстречу приводило снова к провалу, темноте и пустоте. Вот опять в какой-то момент память стала проясняться. Андрей изо всех сил попытался зацепиться за этот спасательный круг. Он увидел лицо женщины: красивое лицо, умные глаза и небольшие морщинки под ними. Едва-едва видны… Он знает ее, знает давно, в ее глазах сейчас почему-то неприязнь к нему и отчуждение. Он хочет протянуть ей руку и сказать что-то утешающее, но она холодна, губы сомкнуты. Нет, это не неприязнь, это ненависть жертвы, готовой к сопротивлению. Картинка сменилась, теперь его о чем-то спрашивают, вокруг множество людей, обращаются к нему уважительно, он что-то уверенно отвечает, поправляя наушник, слушая текст переводчика, но… к нему обращаются как к другому человеку. Он напрягается изо всех сил, чтобы вспомнить то самое имя, которым его называли в другой жизни, но вспомнить не может. Ощущение раздвоенности не покидает. Перед глазами летает шарик для настольного тенниса, стучит по столу все громче, становится невыносимо слышать этот звук. Он как метроном: тик-так! Барабанные перепонки с трудом выдерживают. Тик-так! Тик-так! Будь он проклят! Увы, образы прошлого начали растворяться, исчезли вовсе, только пластмассовый шарик еще бьется о теннисный стол. Вот те раз… Он так пестовал эти первые свои картинки, он успел уже поверить, что процесс восстановления пошел и необратим…