Елена Ист - Измерение

Наташа продолжала внимательно слушать.

– Здоровому – ничего не нужно. Уводит – что-то не так. Говори громко, чтоб все слышали, – с невозмутимостью в лице перешла на звонкий, пронзительный тон: – «Кто вы? Я вас не знаю! Вы не мой папа! Таких подруг я у мамы не видела!»

Несколько покупателей обернулись на ее голос, но она их проигнорировала и снова вернулась к спокойному тону:

– Быстро отстанет.

Мягко всмотрелась Наташе в лицо.

– А некоторые – так вообще интимные места лезут трогать, – еле заметно прикрылась рукой, отстраняясь. – Бр-р-р, – повела в отвращении лопатками. – Сразу радостные, довольные… А ты кто, дядя? – перешла на развязный тон. – Ты чо меня трогаешь? – хлестнула по незримой руке. – Себя трогай! – Вернулась к плавности. – И маме сразу скажи: дядя – совсем чикане.

Наташа внимательно слушала.

– Умеешь хранить секреты? – спросила Оксана.

Та кивнула.

– А если секрет мучает или пугает?

Та еще раз кивнула.

– А тебя разве заранее предупреждали, что это будет тяжелый секрет?

Та не нашлась с ответом.

– Такие – можно сразу рассказывать, – уверила Оксана.

На кассе послышались шум, возня, голоса. Растолкав очередь с той стороны, к кассе протиснулась дородная женщина лет тридцати.

– Я мама Наташи, где она? – и заметив Наташу рядом с встающей Оксаной, накинулась через зубы: – Сколько раз говорить, чтоб за мной шла?! Бестолочь!

Девочка сжалась вся под ее ненавистным взглядом. Наблюдая одними глазами, Оксана холодно срезала:

– Где вы были?

– Что? – недоуменно осеклась та.

– Где – вы были? – невозмутимо уточнила Оксана место потери ребенка и время. – Когда – потеряли ребенка?

– Я… – пыл женщины сдулся. Мгновение она не могла сообразить, но быстро вернула себе прежний апломб, – искала… хлеб!

– Он потерялся? – понимающе предположила Оксана, окинув ее фигуру.

Вернувшись к палете и взяв с нее униформенный козырек, Оксана заметила, что ее руки дрожат.

– Своих все предупреждают, – отозвался в машине муж, выслушав до конца.

– У-у-у, ты очень ошибаешься!

– Почему?

Оксана изобразила одеяло, натягиваемое на уши с опаской во взгляде, и девочковость в голосе.

– Им самим очень страшна-а. И где найти слова-а… – она задумалась. – А потом, никто ж не хватает ребенка – и в лес побежал. Солитерные ищут подходы. Чувствуют, когда малыш одинок. Это может быть и сосед, и мамин с папой знакомый. – Помолчав с пару секунд, добавила: – Видел бы – сам понял. – И, еще подумав, спросила: – Хочешь, кое-что почитаю?

– Что?

Она поискала в сумке, достала папку, нашла, зачитала:

– «Как вот, бывает, щекочешь и ласкаешь похохатывающего ребенка, и мои стонущие уста почти дотронулись до ее голой шеи, покамест я раздавливал об ее ягодицу последнее содрогание самого длительного восторга, когда-либо испытанного существом человеческим или бесовским. Вынув шелковый платок, я привел в порядок свои царственные ризы».

– Это что? – спросил муж.

– Набоков, «Лолита».

– А-а…

– Знаешь, как то же прочитает здоровый?

– Как?

Оксана подалась к просвету между сиденьями:

– «Зрелый мужчина посадил на колени ребенка и затеял игру. Девочка смеялась, а он терся хилым своим… пока не кончил. Достал платок и отер штаны».

– Там как-то поэтичнее было, – заметил муж.

Оксана мимически отразила «А то ж», вздохнув:

– Да, да, «…царственные ризы…», «…существом бесовским…» – И добавила понимающе: – Солитерные.

– И его напечатали при советской власти? – не переставал удивляться муж.

– Он эмигрировал в революцию. Там творил.

– А-а…

– Кончил… безвестность, ничтожность. А хоть бы и…

– А это не она его соблазнила?

– Девочка? Думать так, конечно, легко и приятно, – закрыв папку, Оксана стала убирать ее в сумку.

– Хорошо – этот только потерся.

– Там не только. А потом, если б он «только» потерся, опачкав собою тебя…

– Ладно, давай сменим тему.

– Что так? Нам тоже страшно? – невозмутимо спросила Оксана.

– Не, ну сколько можно? Поговорили – и хватит.

Молчание в ответ.

– М? – спросил муж.

Молчание. Оксана рассеянно смотрела в окно.

– Оксан?

– А? – спохватилась она.

– Что молчишь?

– Поговорили ж – и хватит.

– Есть что-то унизительное в этом… – начал муж.

– В чем?

– Заставлять вас работать продавцами. Почему не управляющим? Не гендиректором на день?

Оксана рассеянно глядела в окно.

– Ты, – думаешь, лучше? – бесконфликтно спросила.

– В смысле? – не понял муж.

– Ты… я… «в офисе».

Они поравнялись со снегоуборочной машиной с оранжевыми проблесковыми маячками, Оксана безучастно кивнула.

– Водитель снегоуборочной расчистит снег – люди смогут проехать. Продавец разложит товары – люди смогут купить все домой. Какую пользу приносишь ты? – это могло прозвучать вызывающе, если б не было сказано с таким безразличием. – Я? Половина наших коллег?

– Ну, знаешь. Чтобы кто-то убрал снег, кто-то должен организовать его.

– Снег? – уточнила Оксана.

– Технику. Рабочих, – в голосе мужа звучала издевка. – И так во всем городе. – Не дождавшись встречной реплики, продолжал: – Чтобы кто-то разложил те товары, кто-то должен их заказать. Кто-то – таможить. А кто-то – вообще создать производство.

Оксана перевела взгляд от окна. Неясно, то ли сдерживая порыв, то ли ей лень было продолжать этот разговор.

– Ну, вот и не надо зарываться. Мы администраторы… да и только. Организуем процесс, – она свела брови в насмешке. – Продавцом? Унижение? А в офисе унижений нет?

Воспоминания унесли ее.

В костюме и белой рубашке Оксана сидела с коллегами на совещании. Говорил начальник – мужчина лет сорока, – перемежая слова непечатными выражениями.

– Что ****** с выручкой? Выручка ****** где? Тридцать ****** магазинов минусуют ******! Из ста! Продавцы ваши ****** там стоят?

На каждое нецензурное слово Оксана представляла телевизионный звук запикивания, пока его речь не слилась в одно сплошное запикивание, как остановившийся аппарат искусственного дыхания. А тот – в рассогласованный свист шаманской дудки.

Ее лицо с приподнятой бровью и взглядом в прострации, должно быть, пару секунд выражало ощущение сюра, бессмыслицы. Но она быстро вернула себе сосредоточенный вид, прикрыв веки, будто полностью разделяя его озабоченность.

После планерки Оксана нашла себя в офисном туалете, с остервенением нанося невидимому противнику удары в лицо. Пиджак, должно быть, остался на рабочем месте – здесь она только в белой рубашке. Выдохлась, остановилась, тяжело дыша и уперев руки в колени. Из горла вырвался крик злобы, перекосив все лицо. Но ни звука не раздавалось, изредка только капала из крана вода: кап… – тишина – кап… На смену ярости пришло отвращение.