Ирина Ляля Нисина - Мы обречены верить

В четвёртой квартире их дома давно никто не жил. Поселковый совет распустили, амбулаторию закрыли, а на её месте построили современный медицинский центр, который, конечно же, был не по карману старожилам. Поселковые старушки теперь ездили лечиться в соседнее Одинцово. Фёдор Михалыч остался без работы: для нового центра он не подходил, а ездить зимой автобусом в Одинцово ему было не под силу. Старый «Запорожец» с ручным управлением, полученный от военкомата ещё в советское время, давно развалился. Фёдор Михалыч помрачнел и начал, по словам Альфии, «употреблять». Выпив водки, он кричал во сне, а лохматый Патрон, внук первого Патрона, выл всю ночь, не давая спать Маше и няне Але. Маша забеспокоилась и стала звонить во все комитеты и советы ветеранов, хлопотала, собирала справки и за полгода добилась ему новой машины с ручным управлением. Фёдор Михалыч устроился в военный госпиталь в Одинцово, повеселел, снова стал шутить и звать Машу дочкой.

За два года работы Маша подкопила денег и сделала ремонт, объединив свою двухкомнатную с такой же двушкой няни Али. Зимой к ним перебирался с первого этажа Фёдор Михалыч. Топили они углём, а на три печки угля не напасёшься. Ещё через пару лет, когда высотные дома уже шагнули за лесок в конце улицы, у Маши набралось денег на водопровод. Подводили ещё и природный газ всем желающим, но на газ у Маши денег не хватало. Альфия помочь деньгами при всём желании не могла. Фёдор Михалыч повздыхал, поехал в Москву, в которой не был уже лет десять, и вернулся с деньгами. На вопросы нехотя отвечал, что сдал в скупку «афганские штучки», и больше на эту тему не распространялся. Денег хватило и на газ, и на паровое отопление, и на ванную, переделанную из бывшей Машиной кухни. Жить в такой обустроенной квартире со старой мебелью казалось невозможным, и Маша, расхрабрившись, взяла в банке кредит и купила в ИКЕА новую мебель. Патрон долго не мог освоиться и подозрительно нюхал светлые шкафчики и полки. Фёдор Михалыч поначалу запрещал собаке валяться на паласе, но, как только хозяин засыпал перед телевизором, Патрон перебирался поближе и устраивался у его ног.

На работе у Маши наконец дела стали налаживаться: их аптеку купила большая компания, одним из директоров которой был брат Зины Линьковой, институтской подружки. Зина перешла на работу к ним в аптеку, став вполне компетентным директором. К маленькой аптеке присоединили пустующее соседнее помещение, сделали хороший ремонт, построили стеклянные колонны-витрины по всему торговому залу, устроили место для консультанта и отдельный прилавок для косметики и сопутствующих товаров. Неожиданно Машу сделали менеджером, повысив зарплату и даже дав свободу действий в организации работы аптеки. Зина взяла на себя снабжение и финансовые вопросы, и они с Машей прекрасно дополняли друг друга. В хлопотах и освоении новой должности прошёл ещё год.

Мама Наденька неожиданно умерла, о чём сообщил отчим, впервые написав Маше письмо. Он писал, что уже снова женился, потому как дети нуждаются в присмотре, а он неделями дома не бывает, что новая жена – их соседка по площадке и женщина хорошая, а потому дети в обиде не будут. Писал ещё, что переезжают они все в Крым и, как устроятся, адрес он ей вышлет. Больше писем не было, и Маша вскоре перестала их ждать. У неё была семья – Аля и Фёдор Михалыч, хорошая работа – не тяжёлая и не скучная, свой дом, где всё устроено по её собственному желанию. О чём же ещё мечтать?

– А ребёночка бы тебе! – ежевечерне причитала Альфия, с тех пор как Маша окончила университет. – Я бы вынянчила! И двух бы вынянчила, я ещё в силе! Мужик – тьфу! – не надо его, только ходи за ним, а он ещё и бить тебя станет, мою жаным! – обнимала она Машу. – Ребёночка роди, ай?

– Замуж тебе надо! – гудел басом Фёдор Михалыч. – Мужа надо, человека близкого, опору, защиту. Бабе одной прожить тяжело, ей мужчина нужен, детки, семья. Мы с Альфиёй хоть и старые, а поможем.

Маша, всегда доверявшая няне Але и Фёдору Михалычу, не могла понять, кто же из них прав в таком важном вопросе. В институте, где почти не было мальчиков, и на работе, где девицы просто сатанели от недостатка мужского внимания, она никогда не поддерживала разговоры об отношениях полов, справедливо рассудив, что сказать по этому вопросу ей нечего. Слушала Маша рассказы подружек-студенток о том, что Васька или Виталя делал прошлой ночью, смеялась вместе со всеми, удивлялась и сочувствовала. Но рассказы не затрагивали душу и чувства. Маша хорошо помнила, что жизнь её мама Наденька себе сломала, когда «шестнадцати лет в любовь, как в омут, бросилась». И влюбляться Маша вовсе не собиралась. Замуж она бы вышла, но муж представлялся ей человеком в годах, солидным и уважаемым, ну, как Фёдор Михалыч. А вот как там будет с постельными делами, Маша не представляла. С няней Алей она не решалась говорить на такую щекотливую тему, а Фёдор Михалыч, по мнению Маши, и вовсе об этом не знал.

Мысли эти Машу не оставляли. По вечерам, сидя в своей спальне перед зеркалом, смывая макияж или накладывая на руки крем, Маша всегда смотрела на отражавшуюся в зеркале кровать и думала, как же будет, если на кровати вместе с ней будет лежать чужой мужчина, да ещё имеющий на неё, Машу, какие-то права. И что с ним это будет по-другому, совсем не так, как случилось десять лет назад на кухонном диванчике. Телевизор Маша купила уже после института, а до того смотрели они с Алей интересные передачи на первом этаже в квартире Фёдора Михалыча. Когда грянула вседозволенность, по телевизору стали показывать откровенные фильмы и рассказывать о запретном раньше сексе, о самом существовании которого российская аудитория узнала совсем недавно. Маша купила свой телевизор именно потому, что смущалась смотреть эротические сцены, сидя за спиной Фёдора Михалыча и под хихиканье Альфии, восклицающей: «Что делает, шайтан, ай!»

В конце концов Маша решила попробовать, так ли хорошо то, что она видела на экране, или всё это игра и обыкновенный театральный обман. Ей как раз исполнилось двадцать пять – возраст, по Машиному мнению, переломный.

По утрам Маша расчёсывала свои длинные каштановые пряди, подкрашивала и удлиняла и без того длинные ресницы, оттеняла золотистым светло-карие глаза, красила губы и думала: «Зачем я это делаю? Ведь всё равно сегодня все будут во мне видеть только фармацевта!»

Придя на работу, Маша надевала лодочки на высоком каблуке: ей хотелось казаться выше, хотелось, чтобы её заметили, выделили из аптечной картинки. Её выделяли: именно к ней больше всего обращались с вопросами пожилые дамы, её просили помочь старики в старомодных драповых пальто. Но мужчина, который бы изменил её жизнь, всё не появлялся.