Мадам Вилькори - Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман

(М. Твен)

Ах, да! Вы же не видели моего папу в белых штанах. Именно штанах, а не брюках! Их стрелочки наглаживались через газетку. Процесс напоминал священнодействие, никому не доверялся и сопровождался распеванием песен из репертуара Адриано Челентано, Тото Кутуньо и Джанни Моранди. Папа любил все итальянское.

Мама (по понятным ей причинам) не любила итальянское, будучи любительницей всего французского: французских духов, французской косметики, французской кухни, французского шансона и (страшно подумать!) французов как мужчин в самом прямом смысле этого слова. Когда мама говорила папе, что ее душа рыдает, я представляла мамину рыдающую душу с молотком в руке (и с алой гвоздикой в петлице), поющую «Марсельезу» в дуэте с Лидиным Аленом Делоном. Изрыдавшаяся мамина душа не смогла по достоинству оценить моего папу, хотя он (тоже итальянец нашелся!) мог бы проявить уважение к маминым симпатиям и спеть песню Жака Бреля «Не покидай меня».

Мама миа, Санта Мария, Санта Лючия (читать, как молитву). Папа в белых штанах. Камера наезжает. Красавец-мужчина, популярный, как оскароносец, мечта всех дамочек бальзаковского возраста. В белых штанах, да еще разведенный! Галя Антоненко-Антониони величала сие явление – «туши свет и ложись». Рио-де-Жанейро меркнет!

Пока мама изображала из себя царицу Тамару, за моим бравым папочкой враз выстроилась очередь из особ женского пола, безоговорочно жаждущих связать с ним руку, сердце и другие важные органы, а также совершать уход за его штанами. Та-акая вакансия освободилась! Как не упасть штабелями? Позабыв покой и сон, позабросив кухню, стирку, уборку, мужей и даже детей, оттесняя друг друга локтями, любвеобильные дамы начали интригоносные маневры, но не тут-то было!

На арене боевых действий вырисовалась тяжелая артиллерия в виде… папиной первой жены. До женитьбы на моей маме папа был женат на простой украинской девушке Марусе. Почему они расстались, семейная история умалчивает, намекая на бабу Риву, но красавица Маруся, девушка не промах, вышла замуж за пожилого итальянца Карло Беллини и укатила в Италию, в город Рим. Овдовев, бывшая Маруся, а ныне – просто Мария, недрогнувшей рукой возвратила былое достояние – увезла моего папу в Италию. К тому времени бабы Ривы уже не было в живых, иначе она была бы против, а у меня не появился бы самый настоящий римский папа, подшучивающий:

– Ура! Наши взяли Ватикан, до Буккингема – рукой подать. Если дело пойдет такими темпами, я доберусь до Белого Дома и до хижины дяди Тома! Не волнуйтесь, я знаю, как жить дальше! Все в моих надежных руках!

Папа выжил бы и на Крайнем Севере среди тюленей и оленей, но так уж случилось, что Италия была в надежных руках папы, а я – в надежных руках мамы.

Все школьные предметы давались мне легче легкого, но цифры навевали тоску зеленую и желание спасаться бегством. Я и математика были несовместимы, как тетя Мара и крепкое здоровье, как мама и благодушное настроение, как дядя Нюма и железный характер, как паранджа и декольте. Короче, как лед и пламень!

В младших классах со мной (вернее, за меня) задачки увлеченно решала мама. Изнемогая от скуки, я сидела рядом, прикованная математическим капканом за ногу. Когда мама, управившись с моим домашним заданием, подсовывала листок с готовым решением, я облегченно вздыхала, сооружала лицо поумнее и переписывала готовые примеры в тетрадку, стараясь не наделать ошибок. Папа у Васи силен в математике, как и моя мама. Я была наравне с Васей.

Умное выражение лица не повышает ясность ума и помогает лишь до поры до времени. Мы с точными науками игнорировали друг друга и сосуществовали параллельно, не пересекаясь, но в старших классах началась настоящая катастрофа.

Я блуждала в дебрях математических лесов. Я тряслась по кочкам и ухабам непроторенных математических дорог. Я камнем шла на дно математических морей, даже не пытаясь выплыть. Я тупела и погружалась в медитацию, мечтая поскорей окончить школу и забыть об этой чертовой математике! Мои мысли лениво разбредались, как тигры и львы по теплоходу в фильме «Полосатый рейс». Призывы «спуститься с небес на землю» помогали, как зайцу стоп-сигнал или корове – седло. С одинаковым результатом.

У мамы иссякло терпение. Семейный совет принял мудрое решение – репетитор, и самый лучший! Им оказался молодой аспирант, поклонник моей кузины Элизы Ривкин Михаил Маркович. Поговаривали, что его затирают на кафедре, и он, – то ли из-за желания быть поближе к предмету своей любви, то ли из-за желания пополнить свой бюджет, то ли из-за желания сеять разумное, доброе и вечное, – преподавал математику в нашей школе.

Ха-ха-ха! Улучшить мои математические способности самым потрясающим учителем – все равно, что приставить великого скрипача к ребенку без музыкального слуха. У одного – ноты, у другого – боты. Скрипач – со скрипкой, киндер – с барабанчиком. Дедушка сказал бы: «Не тратьте, кума, силы». Ой, вэй!!! Мама дорогая, знала бы ты, к чему это приведет…

В отличие от математики, с музыкой у меня была взаимная любовь и лавры бесспорной примы. На мои дворовые концерты приходила вся улица. В свое время дальновидные соседи с похвальной стойкостью выдержали известие, что я буду учиться «на музыку». Возможно, они были хорошо воспитаны. Возможно, радовались, что пианино и аккордеон – не кларнет, не тромбон, не ударная установка и не орудие пытки. Чего стоило выдержать мои первые музыкальные поползновения, можно только догадаться. Вы ж понимаете, чем больше ребенок просиживает за инструментом, тем больше головной боли он доставляет соседям и тем меньше головной боли доставляет родителям. Особенно, если это еврейский ребенок, просто обязанный играть «на музыку».

Терпели не зря: хор под управлением Элины Сокольской был покруче хора имени Пятницкого! Зрители (они же – артисты) приходили семьями со всей улицы, оставив любые дела, даже самогоноварение. Кому не хватало места на лавочках, приносили с собой стулья. Концертный и зрительный залы сливались воедино. Записочки с заявками складывались в клетчатый берет Сержа Макогоненко, а Педро Антониони, приставленный к аккордеону, торжественно выносил тяжеленное перламутровое чудо во двор.

Репертуар был «всеядный»: от хризантем, которые расцвели в саду до «Пидманула-подвела». Любая мелодия подбиралась по слуху, фестиваль песни длился часами, вся компания получала истинное удовольствие, бурно аплодируя. Любимые фрагменты шли на «бис», как в лучших традициях оперного искусства, но если бы сие великолепие коснулось утонченных ушей почтенной Флоры Амбросьевны… Она бы в ужасе проглотила свою деревянную линейку вместе с мухобойкой! Она бы сгрызла свою подушку в тоскливых конвульсиях под стук метронома! Она свалилась бы в обморок, приравняв услышанное к музыкальному извращению, кощунству, неблагозвучию, дурному вкусу и (о, жуть!) попранию авторитетов!