Юрий Балков - Проклятие Баальбека. Степная поэма

Чингис объединил разрозненные роды, дал им закон и новое грозное имя. Теперь все стали называться монголами. Он сурово наказал изменников. У тайджиутов вырезали всех, кто перерос колесо арбы. Такая же участь постигла бы и меркитов, но они вовремя покинули родные кочевья, и убежали под защиту Хана-Мелика, надеясь на помощь его многочисленного войска.

Буха-заарин восславил всех, кто пришел на крещение Китбуги.

– Черемухой да степным луком вскормленные, – сказал священник, – Вы доросли до Нойонского Величия. Корнем чжаухасана вспоенные, Вы обрели надобную для праведной жизни мудрость. И да будет с вами мое благословение!

Китбуга не плакал, когда его окунали в холодную воду и окуривали ладаном, который принесли монахи из Диарбекира.

Старейшины одобрительно говорили:

– Он достоин своего отца.

– Воистину это так!

– И да не отступит он от пути, ведущего к Истине!

Не заплакал Китбуга и в тот день, когда впервые упал с коня. А ведь ему было всего три года. Он лежал на каменистой земле и смотрел в бледно-сизое небо, как если бы увидел там что-то удивительное, поразившее его необычайною красотою.

Сохор-нойон, брат отца и старший в роду, поднял Китбугу и снова усадил на коня.

– Запомни, – сказал он. – Конь – твой слуга, когда ты садишься на него. Но если ты падаешь с коня, сам делаешься его слугой.

Китбуга не знал детских забав. С утра до глубокой ночи Сохор-нойон обучал его воинскому ремеслу и уйгурской грамоте. В девять лет Китбуга одной стрелой убил матерого изюбра с тяжелыми ветвистыми рогами, а в семнадцать уже командовал десятком воинов в отряде одноглазого Субудэя.

Сохор-нойон заказал для Китбуги саблю у старого дархана, Мастер выковал клинок из упругой тангутской стали. Когда Китбуга пришел к кузнецу, тот протянул ему саблю и сказал:

– Не вынимай попусту свой клинок из ножен. Защищай слабых и не унижай сильных. А если вдруг засомневаешься в себе, посмотри на лезвие – и ты узришь в нем нечто от души моей, и на сердце у тебя станет спокойней.

«А если вдруг засомневаешься в себе, посмотри на лезвие – и ты узришь в нем нечто от души моей, и на сердце у тебя станет спокойней».

Китбуга вспомнил эти слова у гнилого, заросшего талой и будараном озера, где одноглазый Субудэй остановил орду.

Чингис послал его наказать глупых меркитов. Они не приняли Джасак и стали изменниками. Но как это сделать? Меркитский Тоохта-беки соединился с кыпчакским Котяном. И теперь у них было вдвое больше воинов, чем у Субудэя. Однако его не зря прозвали Великим Багатуром. Союзники боялись его и не решались напасть первыми.

Китбуга был наслышан о кыпчаках. Старые нукеры говорили, что они хитрее лисицы и кровожаднее шакалов, и вот теперь, чуя добычу, они уже три дня идут за ордой.

В десятке у Китбуги подобралась одна молодежь. Все воины были из разных монгольских племен. Они еще не знали жестоких превратностей войны и нетерпеливо искали встречи с врагом, но Субудэй не разрешал им раньше времени обнаруживать себя.

Китбуга сдружился с молчаливым богатуром Донаем из горного Тубаса, чьи вершины всегда покрыты снегом, и шустроглазым Хабичи, жаждущим подвигов и славы.

Хабичи был младший в роду, и по обычаю баргутов, к чьему племени он принадлежал, носил медную серьгу в ухе и посеребренный пояс. Вынужденное безделье действовало на него угнетающе. Как-то Хабичи увидел на каменистом склоне остроглавой сопки алый цветок кералынь, и, ударив жеребца камчой, стремительно поскакал по степи. Когда он, довольный, что поймал цветок на конец копья, вернулся в строй, Китбуга сделал ему внушение. «Зачем, уподобясь глупому суслику, попусту растрачивать силы? – сказал он. – Они еще пригодятся в бою.»

Ночь пала на землю. На синем шелке неба появилась алая уздечка заката.

Субудэй выдвинул караулы далеко вперед и приказал всем отдыхать, не разжигая костров и не снимая доспехов.

Воины лежали прямо на земле, прижав к телу копья, сабли и стрелы.

Китбуга улыбнулся: Сохор-нойон велел взять ему в поход три пары белья из китайской чесучи. Он сказал, что чистое белье нужно обязательно надевать перед боем: когда в шелковую рубашку попадает стрела, она не разрывает тело, а втягивается в рану вместе с наконечником, и ее легче вытащить.

Китбуга так и не заснул в эту ночь. Он боялся, что враги застанут его врасплох, и мысленно читал Джасак:

«Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, подателя богатства и бедности, жизни и смерти».

На рассвете Субудэй поднял орду. Скрипуче запели кибитки и арбы. Загыкали встревоженные верблюды.

Китбуга получил приказ соединиться с отрядом безносого Додай-Чербия, замыкающего движение войска. Это было обиднее всего. Его нукеры хотели первыми скрестить сабли с кыпчаками, а их, словно безродных хукерчинов, отправляли сторожить многочисленные табуны степных скакунов и гурты овец.

Субудэй был опытный воин. Он многое повидал на своем веку, и не хотел губить молодежь в мелких стычках и боях, которые не приносят славы.

Орда пришла в движение. Мимо Китбуги проносились сотни воинов в легких кожаных доспехах. Он глотал вязкую пыль, поднятую копытами их коней, и до боли в пальцах сжимал узорчатую рукоять кинжала. Его нукеры редкой цепью вытянулись вдоль песчаного кургана. Лица их были угрюмы и сосредоточены. И только Хабичи по своему обыкновению играл камчой. Но вот показались кэшиктэны, и Китбуга невольно залюбовался их выправкой и снаряжением. Все они были в чешуйчатых кольчугах и высоких шлемах с плоскими забралами. Каждый имел копье, меч и секиру. Колчаны их были полны стрел, а лошади покрыты тигровыми шкурами.

Субудэй ехал на белом верблюде. Он был спокоен. Слабый ветер скользил по высокой собольей шапке.

На знамени орхона был изображен серый кречет – благословенная небом птица.

Китбуга приложил руку к груди и почтительно склонил голову.

Девять коленцев знамени с хвостами яка, подобно ступеням лестницы, ведущей к престолу небожителей и тэнгри, висели один над другим.

Орда шла весь день и всю ночь. А потом еще день и еще ночь. К исходу третьей луны юртаджи донесли, что за рекой видели кыпчу.

Субудэй остановил орду на влажной равнине, заросшей камысом. Во все стороны поскакали гонцы с донесениями.

Тревожное ожидание боя передалось Китбуге и его нукерам. Додай-Чербия успокаивал их: кыпчаки никогда не решатся напасть на Субудэя. Но он ошибался.

Кыпчаки ударили в кожаные дабылбазы и с громкими криками бросились вперед. Их были тысячи. Издали они представлялись Китбуге асурами свирепого Хана Хурмаса, и ему сделалось страшно. Здесь все было чужое: курганы, травы, облака… Он не знал, куда бежать в случае неудачи. Родные степи, монголы называли их державой ранних жаворонков, остались далеко позади. Но Китбуга сумел подавить в себе страх. Он поправил шлем с кожаным назатыльником и сказал Донаю, что Субудэй ни с кем не хочет делиться славой. Тот молча кивнул.