Наташа Хабибуллина - Колдуй, баба, колдуй, дед. Невыдуманные истории о жизни и смерти

Сто лет – целый век! Много это или мало? Я принялась загибать пальцы на руках. Ну, положим, до ста лет ради такого случая я как-нибудь дотяну, но вот дожить до двухсот – это вряд ли. А что если…

Придумала! Много раз бабушка рассказывала мне, что умершие люди никуда не исчезают. После смерти они просто переезжают из своих домов и квартир на кладбище. Там, на кладбищах, у них целые подземные города. В обычные дни покойники тихо – мирно лежат себе в своих гробах или навещают друг дружку. А на всякие там поминки – Радоницу, Троицу, Ильин день и Покров ждут к себе в гости живых родственников. До обеда те должны принести им в корзинках пирогов, ватрушек и конфет. А если усопший при жизни любил покурить или выпить, то надо захватить с собой папирос и вина, и опрокинуть рюмочку на могилку. Таковы в наших краях обычаи.

– На кладбище нужно ходить непременно, – наставляла бабушка. – Умерший не должен чувствовать себя одиноким и обиженным – мол, ко всем ходят, а ко мне нет. Не то он рассердится и сам к тебе придет.

Так вот, решила я, записку с исходом дела о зеленых человечках мне тоже принесут на кладбище! Пусть хоть в подземном царстве, но я все же узнаю, есть ли жизнь на Марсе.

Я ни на минуту не могла представить себя мертвой «до конца». Как это – вот я была, и вдруг меня нет? А куда же я денусь? Должна же я где-то быть, пусть не на земле, так под землей. А еще лучше на небе. Так даже интересней! Летай себе в небесах, прыгай с облака на облако, кувыркайся. Хотя старикам, наверное, не больно-то хочется кувыркаться, кости болят и в пояснице ломит.

Ну а вдруг ТАМ можно самому выбирать себе возраст, какой хочешь? Я бы выбрала такой, как сейчас. Не хочу быть старой, как тетя Дуся!

Каждый раз, когда мы с бабушкой ее навещали, я украдкой разглядывала лицо старухи: ввалившиеся глаза, желтая пергаментная кожа – вся в морщинах, из-под черного платка торчит крючковатый нос. Настоящая Баба Яга!

И зачем только мы к ней ходим?

В комнате у тети Дуси всегда сумрачно. Пахнет кислыми щами, нестиранным тряпьем и старостью.

Войдя, бабушка первым делом раздвигала шторы и распахивала настежь форточку. В комнату врывался морозный осенний воздух – запах мокрого снега и прелой листвы.

Тетя Дуся чуть заметно шевелилась на кровати и скрипучим голосом просила:

– Закрой, Люда. Холодно…

Бабушка не обращала на эти просьбы никакого внимания. Засучив рукава, она шла в общую ванную и набирала полное ведро воды. Снимала с батареи засохшую тряпку и мыла пол. Затем меняла простыни, варила на плитке куриный бульон, а после, приподняв тетю Дусю и обложив ее подушками, кормила с ложечки. Старуха морщилась, плотно сжимала синие бескровные губы. В какой-то момент она замечала меня, и глаза ее вспыхивали лютой ненавистью:

– Опять она здесь!

Улучив момент, бабушка всовывала в рот старухе ложку, но та выплевывала бульон, с силой отталкивала тарелку и обрушивала на бабушку весь свой гнев:

– Басурманку! Привела! Ко мне! – хрипела тетя Дуся, тряся костлявым кулачком. – Веры! Не нашей! Нехристь! Убирайтесь вон отсюда! Обе!

Старуха сердито отворачивалась к стенке, а бабушка от греха подальше усылала меня на кухню за стаканом воды.

Вернувшись, я забиралась с ногами на подоконник, и, прижавшись лбом к прохладному стеклу, глотала колючие слезы – за что она меня так? Что я ей плохого сделала? Ну подумаешь – волосы черные и фамилия нерусская, папина. Что в этом такого?

Бабушка легонько трогала меня за плечо:

– Брось, она старая и больная, сама не знает что болтает.

– Ага, не тебя ведь обзывают! – огрызалась я и, соскочив с подоконника, выбегала в общий коридор.

В коридоре меня уже поджидал соседский мальчишка Вовка. Катая по полу игрушечный грузовик, и старательно тарахтя за него, Вовка бубнил:

– Мамка сказала, что если вы с бабкой еще раз сюда припретесь, она скажет папке, чтоб он вас с лестницы спустил.

Из кухни появлялась Вовкина мать – худая нервная женщина с вафельным полотенцем, перекинутым через плечо:

– И когда уже ваша старуха сдохнет, – шипела она, вытирая полотенцем тарелку, – место только занимает. Чего вы с ней возитесь, все равно комната нашей будет! Скорей бы уж…

– Сдохнет, сдохнет, – повторял глупый Вовка, приплясывая рядом с матерью и показывая мне язык.

Мне вдруг почему-то стало невыносимо жаль тетю Дусю. Я представила, каково ей живется одной в темной комнате, больше похожей на чулан с пауками. Да еще с такими вредными соседями.

– Фашисты! – заорала я, и, схватив с полу Вовкин грузовик, что есть силы грохнула его об стену. Грузовик разлетелся на мелкие кусочки.

Я была готова кинуться на Вовку и его злюку-мать с кулаками, но тут на шум в коридор выскочила бабушка и поспешно затолкала меня в комнату. Я слышала Вовкин басовитый рев и вопли его матери:

– Психованная! Платить теперь будете!

Когда тетя Дуся умерла, соседи позвонили деду и сухо велели прийти за вещами.

Обычный телефонный звонок, никаких колокольчиков. Но я упрямо продолжала верить в некий таинственный звонок «оттуда». И даже потом, много лет спустя, когда в семье умирал кто-то близкий, я всегда безошибочно узнавала этот звонок. Его невозможно спутать ни с каким другим. Тревожный, резкий, беспощадный – не звонок, а набат, от которого обрывалось сердце и перехватывало дыхание в груди. Хотелось спрятаться, убежать, заткнуть уши – нет, нет, только не это! Не сегодня! Не сейчас! Но бежать было некуда – телефон звонил и звонил. Я снимала трубку, и в который уже раз выслушивала то, что и так знала за мгновение до звонка: «Ваша мама, отец, сестра…»

…На могиле тети Дуси поставили простой деревянный крест. Об этом перед смертью просила сама покойница. Еще просила не сажать ни цветов, ни деревьев, сказала: все, что мне нужно придет само. И верно – никто никогда не сажал на тетидусиной могиле цветов. Ирисы и ландыши росли на ней сами. Сами по себе занялись вишня, слива и другие плодовые деревца. Причем росли они так ровно и аккуратно, словно чья-то невидимая рука заботливо рассадила их по углам земляного холмика. А сколько на могиле было дикой клубники – целые россыпи!

Со временем обида на тетю Дусю прошла. Вернее, одно мое «я» понимало, что не стоит дуться на старушку, но другое «я» нет-нет да царапало острым коготком: а помнишь, как она тебя?

Однажды – мне было, наверное, уже лет семнадцать – мы с бабушкой и сестрами пришли на кладбище. Была Троица. Светило жаркое июньское солнце, но ледяной северный ветер пронизывал насквозь. Бабушка серпом срезала прошлогоднюю траву на могиле тети Дуси. Танька со Светкой сидели на облупленной скамье и уплетали пироги с сушеными грибами, запивая их чаем из термоса.