Николай Королев - Керенский

В одну из ночей ни с того ни с сего грубо застучали в дверь. Насмерть перепугали Керенских.

– Полиция! Обыск…

Искали улики о причастности Александра к боевой организации партии эсеров. Взяли разных бумаг кипу и револьвер. Взяли и самого владельца. Катит полицейская машина, петляет по городу, арестант пытается определить пункт назначения. Впереди замаячило пятиэтажное мрачное здание, воздвигнутое в форме креста.

– Вон оно, что…Прямо в Кресты! Да в них сажают только знаменитостей! Комфорт изысканный. Палаты на одного, пять шагов на два с половиной. За какие заслуги ему такая честь? Жил по тому принятому правилу, быть тише и ниже всех. Не знаешь, где споткнешься, где упадешь. В одиночке хорошо думается. Ни он никого не видит и не слышит, ни его никто…

Утром, побывав в умывальнике, Александр обнаружил в кармане тюремной обновки листок бумаги, сплошь исписанный цифрами и знаками. Раздумывая над письмом, понял, ему передали разговорник. Очень умно составленный. Кирпичные стены здесь вместо проводов. Общение перестукиванием довольно эффективное. Через день он уже знал, что здесь также сидит его родственник Васильев, кузен жены Ольги. Сидеть в одиночной неизвестно за какие проступки тяжко вдвойне. Александр требовал назвать ему причину ареста, в противном случае он объявляет голодовку. Понятно, он не имел никакого опыта в тюремных делах, и не знал, что это означает голодать. Решение принято. Пищу приносят, нетронутая она стоит до обеда. Приносят обед, а завтрак забирают. Так же и с ужином поступают. Изо дня в день одно и то же. Изнурителен не сам этот процесс. Но аромат тюремной пищи. Ржаного хлеба, баланды и кашицы. Вот от чего в камерах люди сходят с ума. На седьмые сутки за ним пришли надзиратели, чтобы отвести его к начальству, а он не то чтобы идти, он подняться был не в силах.

Арест и сидение молодого Керенского оказались сбоем в работе сыскной полиции, ее ошибкой. На долгие пять месяцев упрятали человека без предъявления обвинения. Выслеживали одного преступника, а схватили безвинного. Не исключено, что именно поэтому он затаил в себе досаду на судопроизводство. Впоследствии оказавшись в кресле министра юстиции, первым делом провел реформирование судебной системы. Вероятно, для того были и другие мотивы. После освобождения из Крестов Керенского во второй раз, но уже с женой и сыном, отправляют к родителям в Ташкент. Под надзор полиции. Но вскоре семья возвращается в Петербург. Молодого адвоката ожидают годы интересной и нелегкой службы. Отныне дипломированный студент хорошо узнал свою профессию как снаружи, так и изнутри. Сие его не только не напугало, но прибавило уверенности.

Россия! Много перетерпевшая в своей вековой истории и гордая своим народом страна поднималась с колен. По необозримым ее просторам тут и там, словно в бурной реке, раскручивались водовороты, вспенивая ее гладь. Назревали грозные события. Перенесет ли она их, все те новые испытания, что Господь ей приготовил?..

Недовольство народа, как его ответная реакция на несправедливости, выливалось в решительные протесты, часто в нарушение правил. Суды не справлялись с разбирательством дел. Адвокатура испытывала затруднения в обеспечении политических процессов. Политические защитники считались на единицы, а дела, требующие специфического подхода, на десятки.

Александр Федорович, ни на день не расстававшийся с революционной идеей борьбы за справедливость и свободу, был готовым к таким процессам. Он пока еще наивно рассуждал сам с собой на эту тему: «Скажите на милость, ну что особенного есть в защите обвиняемого, пусть и политического? Из материалов дела не трудно увидеть, кто есть прав и кто виновен. Вот бери в руки факты и начинай уличать прокурора в предвзятости, в непонимании им сути происшедшего или в поверхностном подходе к явным причинам конфликта, а то и в ложной интерпретации самого дела. Он, обвинитель, и сложит оружие, вся его мотивация «преступления» вдруг поблекнет. Присяжные вынесут вердикт – невиновен. Судья огласит оправдательный приговор. Чего же еще надо? Принимай поздравления зала, отвечай на пожатия рук, лови восторженные взгляды женщин, публики всей. И, конечно, благодарность и мольба спасенного от наказания человека. Вот она настоящая награда защитнику! Разумеется, в этом и вся его работа!

– Э, батенька мой, ну и ловок же ты, как я погляжу. – Послушав раз молодого своего опекаемого собрата, заметил адвокат Соколов. – Если бы все так просто складывалось в жизни, нам с нашей профессией нечего бы было делать, насиделись бы в голоде да в холоде. – Николай Дмитриевич в шутку, вроде бы искренне, высказал опасение. Жаль, что я столь много времени положил на тебя. А проку кот наплакал…

В тот, 1906 год, имя адвоката Соколова гремело по России. Процессы с его участием по самым разным делам привлекали внимание широкой общественности. Заставляли думать власти. Ну как без раздражения было принимать такое положение дел, когда на глазах суды оборачивались против обвинения. А обвиняемые сухими выходили из воды. Та же террористка Засулич! Судили ее, а виноватыми были названы власти. Защитников, кажется, уже начали побаиваться. А ну как засудят не того, кого следует?..

Под таким патронажем Керенский быстро набирал силу. В целом же наибольшее значение оказала на него российская адвокатская школа. Как говорили, одна из лучших в европейских странах. Чего стоят такие корифеи слова и дела как защитники первой величины Карабчевский, Заруцкий, Маклаков. Отчетами прессы о выступлениях на громких процессах зачитывались заинтересованные массы людей. По стране ходили легенды о Дмитрии Васильевиче Стасове, патриархе адвокатской корпорации, ее совести и гордости. Его выступлений с интересом ожидали, слушали как поэму в стихах, логически стройную, неоспоримую и доказательную. Речь защитника обращалась не к содеянному преступлению, как таковому, а к рассудку присяжных, к образу мыслей того над кем возможно уже навис топор неправого суда. И нельзя предугадать заранее какими станут его заключительные слова, которыми он повернет дело в нужную ему сторону.

Народ по заслугам чтил своих знаменитостей, величая по отчеству, наделяя доморощенными их именами. Славился таким образом Федор Никифорович Плевако. Истинный кумир всех, кого коснулась судьба – неправда своим острым боком. «К которому защитнику попал наш-то селянин арестант? – Спросит иной любознательный, – Может к этому самому Плевакину, который за людей болеет, тогда бояться нечего! Выручит, непременно!

Угораздило где-то священника попасть под суд. Разворовал церковную казну, будто унес ценной утвари много. Попался, как не попасться, судят уж его, несчастного. Обвинитель строг без меры, просит назначить мученику самую жесткую кару. Все идет к тому, что попу белого свету не увидеть. Зал судебный битком набит. Волнуется. Ждут защитную речь. А Плевако тот все заседание сидел, как воды в рот набрал. Ну, попу хана, значит. А надо заметить, что он (хитрец какой!), заключил пари с Савой Морозовым, что он якобы сумеет за одну минуту свести дело к оправданию священника. По чистой! Ударили по рукам. Поднимается это Федор Никифорович, когда ему предоставили слово, так ни шатко, ни валко с места, выходит на середину зала, становится перед лицом коллегии присяжных и молвит с язвительной укоризной: