Александра Глазкина - Вечер пахнет сиренью. Миниатюры и рассказы

Июль – щедрый покупатель, он оставит сдачу в виде золотистого загара и легкого звона в ушах, многослойных сновидений и рыжевато-голубых ракушек, которые потом, монохромным ноябрьским днем случайно выудишь из дальнего кармана сумки. И улыбнешься напоминанию о лете, когда все изменилось.

До счастливого блаженства ехать ровно семь минут. Потом – две минуты преодоления, чтобы зайти в еще непрогретую воду. И все, я пропадаю. Растекаюсь, растворяюсь, и только солнечная сетка, преломленная через чуть зеленоватую воду, пляшет на руках, напоминая, что я всего лишь плыву.

В своей стихии, как же это точно сказано! Я знаю девушку, которая абсолютно равнодушна к воде, но оживает в горах. Знаю ту, которой нужно обязательно походить босиком по траве. Знаю того, кому нужно вверх – на самолете ли, на воздушном шаре ли – лишь бы поближе к облакам.

А я чувствую себя абсолютно в своей стихии: в библиотеке или книжном магазине (бесцельно бродить меж стеллажей, читая аннотации и перелистывая новенькие, пахнущие типографской краской страницы – чуть ли не первый пункт в списке удовольствий); в окружении маленького круга близких, по-настоящему душевных людей; на ступеньках родного крыльца с видом на закат. И – в воде.

На пляже, несмотря на общее пространство, очерченное с нашего берега полоской сероватого песка, а с другого – зарослями камыша, из которых то и дело взмывают в небо серые цапли, каждый тоже в своей стихии. Я – плаваю. Неподалеку пузатый мужичок удит рыбу, размером и видом напоминающую серебряные монетки. Детка, вдоволь набегавшись по кромке воды и насобирав полный подол ракушек, бочком примостилась к мужичковой дочке с удочкой. И теперь, важная и взволнованная, тоже держит удочку, ожидая улова. С другой стороны от меня стройная блондинка, намазавшись кремом, подставляет утреннему солнцу то один, то другой изящной плавности бок, тщательно дозируя время. Невидимые за зарослями акации мальчишки гоняют по полю мяч, и их громкие крики разносятся над водой, тревожа чаек.

На том же поле щиплют траву невозмутимые белоснежные козочки, не обращая внимания на футболистов. Разве иногда скосят хитро глаз на прилетевший мяч, наподдать рогом, что ли?

Всех нас притянула река, но у каждого – свой мирок, свои цели, мечты и удовольствия.

На нежные худенькие плечики дочки золотистой пудрой опускается загар. Знак, что пора уходить. Мы собираем вещи, желаем мужичку с девочкой хорошего улова, замираем на секунду, следя за полетом цапли, бросаем завистливый взгляд на стройную блондинку и идем на поле, чтобы погладить козу по жесткой шерсти.

Солнечный жар набирает силу, впереди знойный, пыльный, обволакивающий, долгий день. А вечером вновь – семь минут езды до счастливого блаженства.

Наше время теперь – ночь. Лишь когда солнце перезревшим яблоком падает за горизонт, мы осторожно выбираемся под спасительное покрывало медленно опускающихся сумерек. Воздух, пропитанный сладким ароматом истомившихся роз, еще осязаемо теплый, но уже можно в тусклом свете фонаря прыгать в классики на нагретой пластушке, возводить песочно-ракушечные горы, играть в «повезет-не повезет» с ежевикой (секрет, что лишь сладкие ягоды легко срываются, не всегда оправдывает себя). Детские голоса в темноте звенят особенно пронзительно, перекрывая сумасшедший стрекот цикад. Я собираю в подол сарафана яблоки, а невидимая небесная хозяюшка ловит в ковш крупные августовские звезды. А потом, сонные, мы еще долго сидим на крыльце, и южная ночь бережно баюкает нас в своих бархатистых лапах.

Тишина – это не отсутствие звуков (как и молчание – не всегда отсутствие слов). Бывает, хочется остаться одному, посидеть в тишине, а потом отвлекают и раздражают то тиканье часов, то гудение воды в трубах. На осеннем пляже такого не будет никогда. Давно закрыты пивные беседки, из которых на всю округу разносился разудалый шансон. Не приходят к сцене отряды из школьного лагеря, разливая в воздухе нестройные песни. Не приезжают шашлычники, особым шиком для которых считается распахнуть дверцу машины и выпустить на волю все тот же шансон.

Нет, сейчас здесь ти-ши-на. Не отсутствие звуков, но звуки, в которых растворяешься сам или позволяешь им плавно проскальзывать в собственные ленивые мысли и ощущения. Шелест ветра в желтеющих кронах тополей, шуршание камыша, шорохи в придорожных кустах. Тихий плеск волн. Звон далеких колоколов. Деликатные крики редких птиц. И еще что-то, к чему невозможно подобрать слова: неясное, неуловимое, разлитое в остывающем, серебристом от тумана воздухе.

Досадуешь, что уединение прервано прибытием черного автомобиля. Но тут же невольно расплываешься в улыбке. Это наши старые знакомцы: папа-дочка-таксик. Летом они неспешно фланировали по кромке воды, девочка так и норовила схватить наш яркий надувной круг, таксик гордо уворачивался от попыток его погладить, а папа снисходительно наблюдал за этим с высоты своего роста. А потом они дружной компанией плескались в реке, щедро окатывая брызгами не успевших отвернуться.

Сейчас роли распределены по-другому. Бесстрашный папа погружается в серо-зеленые стылые воды, таксик настороженно обнюхивает растерявший краски песок, а дочка стоит с полотенцем наготове и что-то то ли напевает, то ли быстро-быстро рассказывает. На ней – модный стеганый жилет, крошечные розовые угги и шапка с помпоном, из-под которой задорно выбиваются льняные кудряшки. Она заботливо укутывает озябшего папу полотенцем, норовит прижаться к нему, не обращая внимания, что он мокрый. Таксик весело скачет вокруг, видимо, радуясь, что пытка холодом закончилась, и можно вернуться в прогретую машину.

И снова тишина. Только кажется, что безмятежную прозрачность вот-вот прервет металлический голос: «Осторожно, сезон закрывается. Следующая остановка – золотая осень».

Уезжаешь, не оглядываясь и не прощаясь, потому что знаешь – если вдруг захочется послушать тишину, есть, куда возвращаться…

Оставив за спиной веселую, пестроцветную и многоголосую кутерьму детского праздника, мы возвращаемся в заброшенные за холодный период владения. Здесь величественно и пустынно. И вновь расстилается под ноги бирюзовый ковер, сотканный из нежнейших водных переливов. И вновь открыта сокровищница: тешь восторженную детскую душу, горстями набирая перламутр и золото. И вновь, расчерчивая небесный купол белоснежными штрихами острых крыльев, летают чайки.

Мы ступаем степенно и величаво, но не выдерживаем, и вот уже срываемся на бег, и расходятся по воде круги от камешков, и возводятся недолговечные в хрупкой своей красоте песочные замки, и ловится на волшебную «удочку» из подобранной палки воображаемая золотая рыбка.