Александр Fеликсов - Изменник нашему времени

Она всегда рвётся к свету, не ведая, что красотою ботаникой обделена, – но не было издёвки в имени данном Бэла, что означает «красотка».

Что общего в нас? – Порода доставшаяся, не защитила экстерьера геронта от ущерба – и, скорее, за преградой полупрозрачной скрываясь, тоже бывает, раздвинув плотную зелень, всматриваюсь в сигналы актуальной погоды, для выбора экипировки моциона…

С посохом посуху, в ливень с зонтом, дело, наверное, кажется в том, что надо погулять – произношу кантабиле. Клаустрофобия особенно сильно стимулирует мои рейды. Одеться по погоде, которая всегда демонстрирует циклотемию? Не зная ни латыни, ни тем паче греческого, но не сильно отличим от Беликова, бреду по протоптанной полувековой перестановкой ног тропе, кроме меня никому на асфальте не заметной. В молодости и сам её не замечал, казалось асфальт субстанция вечности. Чугунными ногами пациента флеболога ещё более, ежедневно, всё усугубляю колейность на замкнутом ипподроме ипохондрика.

На детской площадке, тоже выгнанный, но гипердинамизмом, одиночка пытается подружиться с качелями. Они, кажется, предпочитают дружбе покой. Что становится очевидным, когда малыш их взнуздывает. Пассивный протест металлических сочленений, выраженный в двух нотах, но мальчик, видимо, основательно защищён гипофизом от внешних раздражителей.

Ноты явно не входят в известную гамму, и это понятно почему. Их чередованием можно перепилить берцовую кость взрослого, не защитишь и второй от потравы. Коллективной вивисекции препятствуют, разве что плотно закрытые форточки и то, что композиторы современной формации пока не использовали солирующих партий несмазанных детских аттракционов в своих опусах.

Желая предотвратить для себя тяжкие последствия, пытаюсь скрыться за звуковой барьер, – ретируюсь не так быстро, чтобы не показаться неучтивым перед юным эквилибристом, скорее ожидающим аплодисментов восторга, со рвением ищущим точку равновесия в зените перед ассистирующей, вышедшей недавно мамашей. Наконец-то за коробкой здания, но интерференция не позволяет себя игнорировать, – ампутационная пила продолжает монотонно своё дело…

Белая позёмка приветливо волнуется около ног – кажется не совместимое явление с поздней весной и летом? Это засохший копроматериал тонкого помола, с возможными в нём яйцами гельминтов, альтернативно поселяющихся в печени человека, извлекаемые исключительно скальпелем.

Вопрос «зачем выходил?», когда страх закрытого пространства уже свернулся мягким клубком – не заглушить, и подталкивает обратно в «крепость», осаждаемую то пехотой вялой общественной жизни, то отбивающуюся от вылазок разведок смерти частной, паче персональной, – приступов, её летучего авангарда, к рутине устава караульной службы вечным дневальным, к монотонной шагистике по диагоналям казармы жилплощади, к скудости пищевого рациона, обусловленной не прижимистостью или вороватостью интенданства, но предписанной моторикой кишечной гофры, к отбою – сигналу-освободителю от докучливого дня…

Ты, вопрошаешь, друг мой, отвлекают ли общенациональные празднества от возвышающего нас мыслеобразующего процесса? – а не о нём ли, в конечном счёте, идёт разговор тверёзых интеллектуалов, нагружённых не только пропедевтикой философской эзотерики, но бросающих вызов вульгарности невежества прецизионной отточенностью атрибуций в решительном когнитивном усилии…

Заглядывает ко мне чадо от чресл моих в день торжеств народных, но воспитанное вне моей ноосферы, в семье ментально чужой, – бывшая жена, является лишь формально связующим звеном с этим взрослым мужчиной, который обращается ко мне «папа», заставляя смириться с реальностью его здесь нахождения, но как покажет дальнейшее, эта статная фигура находится ещё и под патронатом силы высшей, что, очень возможно, влиянием своим положила предел наркомании чрезмерным винопитием.

Докладывает иногда сы’ну, что случился у меня, очередной виртуальный внук, в чувствах моих тоже, вестимо, неукоренённый, – воспринимаю как ленту новостей, – полом такой-то, от женщины имярек, достоинствами характеризующаяся по месту жительства ниже посредственного, за что, в назидание, и оставленной на пригляд бабушке, то бишь, бывшей моей жене…

При сильном пристрастии к горячительному, работать систематически не возможно, вот и вспоминает отца-однофамильца, когда трубы горят и карман пуст, есть ведь и анфас сходные черты!

Человеком кажется пропащим, при внешнем даже лоске, но, взор, всегда глубоко безрадостный, как монитор гаджета в гибернации, об этом будто свидетельствует красноречиво и безапелляционно.

По «отечески» (тут кавычки – объект семиотики, знаки сарказма) пытаюсь вербально воздействовать, понимая тщету – придётся снова дать «на лечение», чтобы выпроводить, и, вдруг, у самого порога разворачивается… (нужна небольшая пауза перевести дыхание).

Трубы, которые горели жаждой неутолимой, вдруг превратились в Иерихонские. Стены содрогнулись. Я как стоял, так и сел…

Случилось преображение обычного забубённого враля-пьяницы, в религиозного трибуна.

Не владея скорописью, апостольски свидетельствовать, полноту свершившегося наития…? «Покайтесь, ибо…, дабы…!» – персеверация – навязчиво, многократно проигрываемое в голове словосочетание, кажется единственное сохранённое, в регистре благочестия, – «Не прибавляй к словам Его, чтобы Он не обличил тебя», – но проступают постепенно чернила симпатические на плащанице памяти интересом удивления подогретые…

Страстной, искренней проповедью слога Евангелия о пути грешника к праведности заполнилось пространство коридора, какое там! – величественного собора! – хоть святых заноси! Эликсиром укоризны с нектаром упования глагол велеречивой церковно-славянской вязи потек в скептическую душу ладаном. А, ино, сам Савонарола, Лютер, ветхозаветный во вретище пророк – в лике одном, казнили людское непотребство пророчествами мук и воздаянием дарили скорым за благонравие, при свидетельстве ничтожного, ни живаго, ни мертваго…

Пафос клокотал, сохраняя предельный уровень, не испытывая ни малейшего недостатка в источнике – самовоспроизводясь, в камере обскура ясновидящего. Хотелось опуститься на колена подагрические, каяться пред отцом, нет, всё же сыном, просветлённым духом – хоть ни в одном глазу ни сна, и нет дефекта слуха; Валаамом пред ослицею уста отверзшей.