Вадим Слуцкий - Мои знакомые животные

Сначала я ничего не понял. Щенок, жалобно скуля, заметался по берегу, а его хозяева уходили все дальше. Собачка попыталась пройти по трубе, но ноги у щенка разъезжались и из этого ничего не вышло. Тогда он подскочил к самой воде, бурлившей у прибрежных камней, но испугался, прыгнул в сторону и заметался вдоль кромки воды, жалобно визжа.

Я оглянулся на этих людей, ушедших уже далеко, и увидел, что они остановились и уговаривают своего сына, видно, не желающего идти дальше. Что-то такое смущенное и неуверенное было в позах взрослых и что-то особенное в их сыне: он не капризничал, а спорил, протестовал, по-своему, по-детски.

И вдруг, сам не знаю почему, я совершенно ясно понял: они специально оставили щенка, они его просто бросили.

Я подбежал к маме: «Мама, я перенесу щенка на наш берег?» Мама все видела, она сказала: «Хорошо, но будь осторожен, не свались в реку».

Я перебежал по трубе и взял щенка на руки: он оказался неожиданно большим и тяжелым. Благополучно перебравшись через речку, я отпустил щенка, и он, смешно переваливаясь, побежал догонять своих хозяев, но по дороге увидел большую красивую бабочку и принялся ловить ее. А хозяева его уходили все дальше и вскоре скрылись за поворотом дороги. Больше я никогда их не видел.

Я подбежал к щенку и взял его на руки. И тут только разглядел, что он больной: вся кожа на груди и животе была будто присыпана сухой белой крупой – сыпью. Так вот почему тебя бросили!

Я посмотрел на маму и увидел, что она очень рассержена. Она сказала: «Какие отвратительные глупые люди! Как они не понимают, что их сын, когда вырастет, так же поступит с ними, как они с этой собакой!» Я сказал: «Мама, возьмем его себе?» «Но ведь он больной!» – возразила она. «Ничего, мы его вылечим!» Мама посмотрела на меня – и улыбнулась.

Домой я тащил Найдика на руках: никогда бы не подумал, что бывают такие тяжелые щенки! А сколько потом мне пришлось с ним намучиться! Два ветеринара, к которым мы обратились, не захотели лечить щенка, предложив его «усыпить». Я отказался. Третий взялся за лечение, но сказал, что нужно каждый день привозить Найдика на уколы и еще давать ему таблетки. Уколов он страшно боялся, мне приходилось его держать во время всей процедуры, а он дрожал мелкой дрожью и жалобно визжал, так что я и сам от всего этого чуть не плакал.

А как трудно было давать ему таблетки! Ведь Найдик – собака, а у собак феноменальное чутье. Куда бы мы ни засовывали таблетку: в мясо, в кашу, в суп – Найдик ее обязательно находил и выплевывал. Приходилось насильно разжимать ему челюсти и лить в горло воду с растворенной таблеткой. Делать это надо было в определенные часы, и как раз в это время песик забирался куда-нибудь под диван и сидел там, как мышь: иногда, чтобы его извлечь, мы сдвигали в комнате всю мебель.

Найдик выжил. И превратился в красивого, высокого поджарого и сильного пса. Шерсть у него теперь жесткая и ее приходится чистить проволочной щеткой. Я вообще люблю собак, но Найдика – как-то особенно: наверное, потому что так трудно было его спасти.

Когда бывает трудно, привязываешься сильнее. Но и Найдик меня тоже сильно любит. Он веселый и добрый, но непослушный пес, и только одного человека на свете он слушается с полуслова, с полувзгляда – меня.

Сейчас я уже взрослый и часто уезжаю из дому. А когда возвращаюсь, знаю заранее: как только откроется дверь, на меня бросится мой Найдик и будет, оглушительно лая, лизать меня прямо в нос. Вот такой он большой: почти 30 килограммов.

А вы любите, когда на вас прыгает здоровенная псина, кладет вам лапы на плечи и лижет вам лицо? Я не очень люблю. Но всякий раз, подходя к дому, улыбаюсь: все-таки приятно, когда тебя кто-нибудь любит, правда?

Часто говорят, что кошки – глупые животные. Вот уж не сказал бы. Во всяком случае, по Малышу этого никак не скажешь.

Малыш никогда не был нашим котом. И ничьим не был: он просто дикарь, хулиган, гуляка и гроза всех окрестных мамзелей кошачьей породы. Но зато умен! Министр, одно слово!

Малыш родился одним совсем не прекрасным пасмурным холодным весенним утром. Весь день лил противный ледяной дождь, иногда сменявшийся мокрым снегом; ветер налетал порывами. Только к вечеру развиднелось, на горизонте, за аллеей высоких раскидистых кленов, показались клочки чистенького, хорошо промытого неба.

Я вышел во двор, смотрю – бежит соседская девчонка, Сонька, руками размахивает, глаза выпучены от возбуждения, и кричит: «А у нашей кошки три котенка! А у нашей кошки три котенка!» Тут же все ее подружки собрались возле их крыльца, уселись на корточки и заглядывают куда-то. Потом вытащили котят: один – в маму – совершенно черный с редкими седыми волосками, как у черно-бурой лисицы; другой трехцветный и еще один светлый, дымчато-серый. Всем понравился черный котенок, а мне серенький. Вот это и был Малыш.

Мама Малыша – Чернушка или Чернуха – довольно красивая, но глупая кошка. Конечно, умная мать не станет держать котят под крыльцом, в холоде и сырости. Отец Малыша – Бандит, пришлый приземистый тигрового окраса кот, без хвоста и с разорванным ухом. Этот кот был совсем дикий, вечно воровал у нас рыбу, а однажды залез к нам на кухню – дверь была открыта – и стянул со стола целую палку копченой колбасы: потом я нашел в огороде одну целлофановую обертку от нее. Да и на вид он был противный: приземистый, коротколапый, морда злая, хитрая и наглая. Конечно, мы его гоняли со двора, но он все-таки продолжал приходить: обхаживал Чернушку и охотился на крыс, которых в соседнем доме было видимо-невидимо.

Дней через 10—12 у котят открылись глаза. Однажды серенький Малыш приковылял к нам, стал царапаться в двери и пищать. Мы его пустили в дом. А ночью ударил мороз – последний заморозок той зимы. Температура упала до минус семи градусов. Дура Чернуха же, вместо того, чтобы греть котят, отправилась на охоту.

Утром она плакала на весь двор, но было поздно: котята замерзли. Багирка (так назвали черного котенка) погибла сразу, ее трехцветная сестричка была еще жива и Соня отпаивала ее теплым молоком, но та молока не пила и к обеду тоже околела.

А Малыш остался жив, потому что спал в тепле, в нашей комнате, у батареи.

С тех пор так и повелось: когда ему холодно или хочется есть, он приходил к нам: мы его всегда пускали ночевать и кормили. Но играть с ним уже тогда было рискованно: его маленькие коготки были острые, как булавки, и он здорово царапался и даже кусался.

Иногда Малыш надолго пропадал, а потом появлялся, вытянувшийся, повзрослевший. Тело у него было длинное и лапы длинные: когда он вырос, то стоя на задних лапах, мог без труда дотянуться до нашего окна, находившегося в полутора метрах от земли. Он царапал стекло когтями и мяукал, и мы впускали его в дом.