Вадим Слуцкий - Мои знакомые животные

И тут я вспомнил: эта нижняя проволочка была давно уже отогнута и неплотно сидела в пазах: надо было ее поправить, а я собирался-собирался, да так и забыл.

Вспоминая все это сейчас, я могу сказать: это был самый страшный день моего детства.

Не помню, как я добрался до дому. Увидев меня, мама испугалась, а я бросился к ней, зарылся лицом в ее платье и горько-горько заплакал.

А через две недели я пошел в лес и отпустил всех своих птиц, оставив себе только канареек. В неволе птицы отвыкают заботиться о себе: им не нужно остерегаться врагов, не нужно искать себе корм. Поэтому выпущенные из клеток, они могут погибнуть. И только в конце лета можно отпускать их на свободу: в это время корма вдоволь, можно постепенно привыкнуть к вольной жизни, найти птиц своего вида и примкнуть к их стайке, где будет кому предупредить об опасности и есть кому подражать в поисках пищи.

Я вышел на поляну, открыл все свои клетки, мои птички выпорхнули и спокойно уселись на ветках прямо над моей головой, будто никогда и не жили на воле и никуда не собирались улетать.

Да, давно это было, очень давно. С тех пор я больше не ловлю птиц. Правда, корм покупаю до сих пор, а на зиму заготавливаю целый мешок подсолнечных семечек. Их я насыпаю в кормушку, висящую под моим окном. Кормушку я сделал так: взял обычную пластиковую бутылку, укрепил ее в вертикальном положении горлышком вниз, а под ней прибил квадратную фанерку с невысоким бортиком. Бутылка наполнена семечками и закрыта пробкой, но в пробке сделаны отверстия, чтобы семечки постепенно высыпались. Над кормушкой – крыша, для предохранения от снега и дождя.

Так что теперь я смотрю на птичек только через окно своей комнаты.

С Мишей я после того случая перестал водиться: не мог ему простить, что он был косвенным виновником гибели чижика, а кроме того, я понял тогда, что мы с ним по-разному любим птиц: он – ради своей выгоды и удовольствия, а я люблю их самих по себе, бескорыстно. А вот с Максом, которого теперь называют не иначе как Максимом Альбертовичем, я переписываюсь до сих пор. Он теперь живет в Петербурге и работает заместителем директора зоопарка, защитил диссертацию и называется она – знаете как? Представьте себе, «Выводковое поведение певчих птиц семейства вьюрковых»!

А я не стал биологом, я стал врачом. И все-таки даже сейчас, когда я прохожу по улице и вижу веселую смешную синичку, или стайку надутых важных снегирей, или взбалмошную семейку растрепанных воробьев, у меня теплеет на сердце и вспоминается детство, прохладный лес, залитый солнцем, и веселое безмятежное пение птиц.

Милые мои птички! Как я рад, что полюбил вас! Как хорошо, что вы есть на свете!

Вы только не подумайте, пожалуйста, что я вам сказку хочу рассказать. Вот еще! Это все чистейшая правда. И котенок этот не какой-нибудь, из мультфильма, а самый настоящий, с хвостиком, с ушками. Обыкновенный котенок.

И в школу он ходил совсем не для того, чтобы учиться: по-моему, к учебе он был равнодушен. Но лучше я вам все расскажу по порядку: из меня все должно лезть постепенно, как вата из старого матраца, а то я обязательно запутаюсь.

Было это как раз в начале сентября, в 6-м классе. К тому же в понедельник – день тяжелый. Честно говоря, не хотелось идти в школу: лето еще не совсем кончилось, догорали последние деньки, вода в озере была теплая-теплая, как в ванне. В общем, что я вам буду объяснять, вы сами все понимаете. Еле-еле я проснулся, быстренько что-то съел, глядь – уже опаздываю, и пошел самой короткой дорогой, дворами.

Погода была класснейшая: яркое солнце, небо такое, будто его только что вымыли поливальной машиной, на горизонте чистенькие, аккуратненькие белые облака, тепло, но не жарко, и легкий-легкий, приятный такой, ветерок. В такую погоду быстро идти, да еще в школу, просто невозможно, вот я и шел медленно и внимательно все вокруг разглядывал. И в самом последнем дворе, рядом со школой, наткнулся на этого котенка.

Котенок был, как я уже сказал, обыкновенный, серенький, полосатый, тощенький и несчастный. Он сидел у обочины и жалобно пищал. Я с ним поздоровался: «Привет!» – говорю. И напрасно, потому что он, видно, подумал, что я его зову, и побежал за мной. Бежит и бежит, догонит, потрется о мои ноги и пищит еще жалостней. Я остановился.

Тут как раз из подъезда вышла какая-то толстая тетка, я ее спрашиваю:

– Скажите, пожалуйста, вы не знаете, чей это котенок?

Она на меня посмотрела так, как будто я ее спросил, каким троллейбусом доехать до Марса, ничего не сказала и ушла. Я дальше пошел – котенок за мной.

Подошли мы к школе, вижу: мне от него не отделаться. Да и жалко его. Я открыл сумку, она у меня была почти пустая, сунул туда котенка, а сумку оставил открытой, чтоб он не задохнулся.

Тут звонок звенит, да еще второй, – я сам не помню, как влетел на второй этаж и очутился в классе: ужасно не люблю опаздывать. Не то, чтобы я такой дисциплинированный, просто когда входишь во время урока, всегда страшно неудобно себя чувствуешь, а еще бывает, кто-нибудь с места что-нибудь брякнет, все смеются, а этому дураку даже по уху не дашь: идет урок! Неприятно.

В общем, я плюхнулся на стул, только-только отдышался, даже достать ничего не успел, как в класс вошел учитель. И что самое любопытное, учитель-то оказался новый! И очень интересный. И я, конечно, про котенка забыл.

Учитель был молодой и без ноги. Да-да, я и не думаю врать: без ноги, на протезе, с палочкой. В очках, интеллигентный такой. Вошел тихо, поздоровался с нами: половина класса встала, половина нет – он ничего даже не сказал, посадил нас и вместо того, чтобы начать что-нибудь объяснять (первый же урок!), говорит:

– Меня зовут Вадим Иванович Рутберг. Запомните, пожалуйста: не Владимир Иванович, а Вадим Иванович. Владимиром Ивановичем звали нашего замечательного драматурга и театрального режиссера, одного из основателей Московского Художественного театра – Немировича-Данченко. А моя фамилия Рутберг. Так как звали Немировича-Данченко?.. Совершенно верно: Владимиром Ивановичем. А меня как зовут?.. Ну вот, на всякий случай, учтите, что Владимир Иванович Немирович-Данченко основал МХАТ вместе с Константином Сергеевичем Станиславским, кроме того, они были друзьями, поэтому если кто-нибудь из вас назовет меня по ошибке «Владимиром Ивановичем» – всякое ведь бывает – я тому не буду делать замечания, а просто скажу: «Я вас слушаю, Константин Сергеевич!» Потому что раз я – Владимир Иванович, то тот, кто со мной говорит, – это, по всей вероятности, Константин Сергеевич. Вы все поняли?

Ну мы, понятно, слегка обалдели: никогда не видели такого учителя. И что самое странное: говорил он это все тихо, спокойно, по-домашнему, а обычно наши училки как зайдут в первый раз в класс, как заорут! – порядок наводят. А этот какой-то не такой. В общем, все притихли: и мне интересно стало.