Ник Дельвин - Жизненный цикл. Не забыли о плохом и не сказали о хорошем…

– Знаешь, друг мой, ты не поверишь ни единому моему слову, если я начну рассказывать тебе эту историю, будто сошедшую со страниц Молота Ведьм. Недавно я от одного нашего общего знакомого, Гальвани, ты должен помнить его странный взгляд и черное скверное пальто, слышал кое-что о дочери Себастьяна Ленуар, Изабели. Ужасная беда приключилась с юной любительницей конного спорта, кошмарное бедствие обрушилось на прекрасную семью, одну из самых богатых в нашем городе, а теперь, одну из самых несчастных и напуганных до стука в зубах. Я расскажу тебе эту историю ровно также, как мне ее рассказал сам доктор Гальвани воскресным вечером за двумя бокалами итальянского красного, не упуская подробностей и жутких отвратительных вещей. – слышал я разговор двух джентльменов, которые сидели за уличным столиком, напротив ресторана шведской кухни «De proete», – В общем, начну с простого: пару недель назад доктора Гальвани вызвал сэр Ленуар и попросил поскорее приехать к нему в особняк на Сен-Диви, не сказав больше ни единого слова. Страшная картина, как оказалось, ждала молодого доктора в одной из просторных комнат, освещенных парой лампад, что было большой редкостью для светлого викторианского палаццо. В самом центре комнаты, в кровати лежала уже упомянутая мной Изабель, бледная, взъерошенная, изнеможенная, ее впалые щеки еле поднимались, когда она пыталась вытянуть из себя слова, уголки губ не могли подняться даже при виде дорогих ей людей, глаза у девочки были красные, зрачки – потухшие, а вокруг опухших век красовалась темная обводка. Иногда цвет кожи бедной девочки начинал приобретать синий трупный оттенок, отчего она становилась похожа на ожившего мертвеца, все ее тело бросало в дрожь и трепет, «бабочка прогревала крылья», а кровавый кашель усиливался настолько, что казалось, он разрывает на части брюшные мышцы и причиняет Изабели наиужаснейшую боль, которую девочка стерпеть не в состоянии. Она медленно умирала на глазах у своих родителей, бедная дочь богача, ее лихорадило, бросало в жар и холод, а иногда, посреди ночи, еле слышно она звала свою мать, протяжно и долго, и просила ее побыть с ней в эти последние предсмертные дни. Изабель часто, едва дрожа губами, просила доктора о скорой смерти, о прекращении этих мучений, которые ей были непосильны, которые разрывали ее тело на тысячи частей и заставляли молчаливо плакать от боли. И несмотря на невероятный врачебный опыт Гальвани, несмотря на все его тщетные попытки сделать невозможное, он был абсолютно бессилен перед этой болезнью, а отчаянье медленно прорастало в его сердце и пронзало ядовитыми шипами смоляные легкие, он беспомощно следил за тем, как медленно умирает его пациент от неизлечимой болезни, новой Чумы, что поразила, казалось, весь мир и перекроила каждого человека. Эта болезнь медленно переходила в явную угрозу для жизни девочки, Гальвани нервничал, метался по комнате, словно загнанный в западню зверь, он пытался думать о возможных вакцинах, способах лечения витаминами, но все продолжало сводиться к одному единственному исходу – к мучительной смерти. То, что творилось в этой злосчастной комнате словами без надрыва не может передать даже человек, который видел сотни ужасных болезней, гнойные нарывы на коже, заплывшие жиром органы, открытые переломы, кровоточащие рваные раны, и порванные сухожилия, гнилые зубы, слепые тусклые глаза и тысячи изуродованных тел.

– И что же случилось потом, посвяти в суть, не томи. – заинтригованный началом стал интересоваться бородатый мужчина, одетый в черный приталенный пиджак с рисунком в белый горошек, который нервно стучал пивным стаканом по столу.

– Далее доктора Гальвани ждала долгая, сокрытая в тайне от других людей, укутанная страхом заразиться самому, ужасная терапия лечения юной Изабели, девочки, попавшей в цепкие руки смерти. Две недели он курировал лечение этого странного и нового для медицины гриппа, который не брали обычные способы борьбы с вирусным заболеванием, патогенез которого поражал своей эффективностью. Гальвани приходилось самому лично разрабатывать лечение, которое было лишь «пальцем в небо», и постоянно следить за медленно умирающей девочкой, которой с каждым днем становилось все хуже и хуже. Высокая температура, судороги, тошнота и рвота, головные боли, ужасный по своей силе кашель не ослабевали в течение первых пяти дней болезни, а доведенный до пьянства Гальвани не находил себе места от осознания бесполезности своего профессионализма и его личных методов, которые были теперь лишь пустым звуком. Но семье Ленуар все-таки очень повезло, что у Гальвани был доступ к хорошим препаратам, например, аспирину, который облегчал самочувствие больного, а благодаря его исследованиям вскоре был найден хороший комплекс витаминов, которые усиливали иммунную систему и боролись с сильным вирусом. Когда шестой день самобичевания и, казалось, бесполезной тщетной борьбы за жизнь подошел к концу, Гальвани был доволен улучшениями самочувствия девочки, которая, наконец, начала говорить, улыбаться, а ее глаза вновь вспыхнули детским огнем свободы и миролюбия, девочка быстро вернулась к норме из своего жуткого состояния, которое слепо шло вдоль края пропасти жизни и смерти. А спустя еще пару дней интенсивного лечения витаминами, теплом и аспирином доктор был уверен в выздоровлении Изабели, но страх непредсказуемой вспышки «новой Чумы» в городе не покидал его даже ночью, он в страхе представлял перед собой галерею пустых и мертвых взглядов, где каждый умирает, страдая, как души Ада. Даже находясь в моей уютной квартире в Гранд Перно, вдали от этой каждодневной мирской суеты, и, держа в руках полупустой бокал сладкого вина, он продолжал беспокоится о грядущих проблемах и судьбе города и поведал мне довольно неутешительный прогноз о скорой участи каждого из нас. «Пускай, прошло уже больше недели после полного выздоровления Изабели, вероятность того, что вирус сможет продолжить мутировать и начнет заражать весь город, медленно перерастая в эпидемию, способную спустя время поразить все человечество, далеко была не равна нулю. Однако, пугать народ в наши и без того неспокойные времена, когда в душе каждого из нас не растворился до конца осадок кровавой войны, которая унесла жизни моей жены, отца, матери и брата, было бы с моей стороны ужасно опрометчиво, это могло моментально привести весь французский народ к волнениям и вспышкам паники, благодаря которым вирус мог начать свое распространение еще быстрее. Голод, разруха, отчаяние, смерти, похороны без могил, запах гнили и свинца, тела внутри квартир и на улицах, дети и взрослые, которые тащат трупы к берегам и морской пене – всего этого нам уже хватило, все это мы уже стерпели и вынесли, и я не хочу допустить вновь подобных ужасов в моем любимом городе. Поэтому я решил сохранить болезнь Изабели в тайне, оставить все ее мучения на задворках прошлого и оставить их лишь в моем дневнике, предостерег ее родителей и всех, кто следил и непосредственно участвовал в процессе лечения, от разглашения любой лишней информации, которой теперь достойны лишь они. Я решил, что новая кровь должна остаться только там, где ее мелкие капли неизбежно оросят пол и стены, что смерть людей должна остаться там же, где будут похоронены их тела, что о этой болезни не должен узнать никто.» Этой фразой он закончил первую часть нашего с ним разговора, позвал мою скромную Валери и попросил принести ему портсигар.