Даниил Горбунов - Крупицы золота в тумане

Встреча с индейцами опустила с небес на землю всех расхрабрившихся приятелей Конора, всеми без исключения овладела задумчивость, продолжавшаяся слишком уж долго. Только один раз Конору удалось ненадолго вывести всех из подобного состояния: вечером того же дня, когда компания наткнулась на индейцев, он решил подшутить над Фрэнком:

– Ну что, Фрэнк, куда ты теперь денешь своё завещание, а?

Фрэнк молчал, на лицах остальных появилась лишь лёгкая улыбка, но затем она исчезла, и снова все погрузились в задумчивость.

Странности в поведении Тома становились всё более заметными, и Фрэнку, наблюдавшему за ним больше остальных, стало ясно, в чём причина подобного поведения Тома. Том не на шутку заболел, отрицать этого не было смысла. Фрэнк несколько часов бормотал себе под нос симптомы Тома:

– Сонливость, слабость, озноб, тошнота, головная боль.

Эдвин внимательно его слушал, но когда в ход пошли медицинские термины, неизвестные ему, он отказался от этого занятия.

Фрэнк продолжал бормотать, мысленно открывая в голове большой справочник болезней и пытаясь вспомнить, не встречал ли он похожие случаи. Когда Фрэнк заметил, что Томом овладели судороги, он наконец всё понял.

– Малярия, конечно, малярия, – пробубнил он.

Том теперь всё время лежал в фургоне, а Фрэнк – ухаживал за ним. Фрэнку больше некогда было предаваться мучительным воспоминаниям о Балтиморе и думать об индейцах или о какой-то другой опасности. Поэтому он быстрее остальных вышел из состояния задумчивости и погружённости в себя. Даже в свободное время он размышлял о здоровье больного.

Всем хотелось знать, как самочувствие Тома, но в фургон, в котором тот лежал, Фрэнк строго запрещал заходить. При этом Фрэнк также не был многословен в обсуждении болезни Тома. Но по его спокойствию, собранности, что выражало профессионализм, все понимали, что этот человек знает, что делает, и что пока волноваться нечего.

Так как мысли путешественников вертелись в основном около заболевшего товарища, никто не замечал странную перемену в Коноре.

– Чёрт! Как же всё надоело! – ворчал он и с каждым сказанном слове «чёрт» возмещал злость на лошади.

Конор стал как-то чересчур нервничать, он мог ни с того ни с сего обругать кого-нибудь. Но устраиваемые им представления чаще сопровождались либо недоумением, либо улыбками, и не приводили в итоге к цели Конора, какой бы она ни была. Даже один из его дружков, Марк, удосужился участи быть с головы до ног облитым словесными помоями, которые приготовил для него Конор: кажется, Марк что-то не то сказал, а затем пошло-поехало. Мистер Рассел же не обращал особого внимания на Конора, но до этого пристально за ним приглядывал.

Конор больше остальных выказывал недовольство одним чересчур религиозным путешественником Лукасом. Лукас уже не одну неделю твердил всем, что каждую субботу группа должна непременно отдыхать.

– Вы забыли что ли, что есть такая заповедь «Помни день субботний, чтобы святить его»? – спрашивал он. – В седьмой день недели люди не должны работать, «ибо в шесть дней создал Господь небо и землю, море и всё, что в них, а в день седьмой почил»!

– Заткнись, не будем мы из-за тебя дни терять, мы должны двигаться быстрее, – говорил ему Конор.

– Помни и святи день субботний! – всё равно повторял Лукас.

Конор захотел затеять с ним драку, но мистер Рассел помешал этому. По правде говоря, и сам Роберт был не доволен причудами Лукаса, но он естественно старался ко всем относиться доброжелательно по мере возможности.

– Вот доедем до Калифорнии… – начинал обычно к вечеру говорить Роберт, но его мало кто слушал и уже не с таким восторгом, как в первые дни поездки.

Как ни старался мистер Рассел подбадривать всех рассказами о Калифорнии, ему всё чаще казалось, что людям этим и не нужна на самом деле никакая Калифорния, что они просто бесцельно склоняются по прериям, будто им приказали делать это. Но Роберт знал, что всё это временно, вот доедут до приисков и тогда сразу в глазах огни засияют.

Когда день, в которой группа встретила индейцев, постепенно забылся, на смену страху пришла рассеянность. Она, как болезнь, проникала в каждого, и признаки этой болезни можно было увидеть, когда, к примеру, ставили палатки: кто-нибудь да обязательно сделает что-то не так. Пока эта необъяснимая рассеянность медленно распространялась, её практически не замечали, только если приглядеться, увидишь, что и в самом деле что-то происходит.

Вскоре из-за рассеянности произошёл очень неприятный случай. Одному из самых молодых путешественников Тоду поручили донести до фургона котелок с продуктами для приготовления ужина, и он случайно уронил его.

– Дьявол! – произнёс Конор, увидев лежащую на земле еду. – И как же так можно?!

Тод потупил взгляд. Ему пришлось вытерпеть довольно большую лекцию по поводу собственного ничтожества, пока произошедшее не заметил мистер Рассел, и не заставил Конора замолчать.

– Нет, вы посмотрите на него! – возмущался Конор, будто только и поджидавший случай показать всё своё «красноречие» в силе. – Хотите сказать, этот идиот ещё сухим из воды выйдет?! Нет! Иди-ка сюда!

Конор пытался затеять драку, но мистер Рассел с вызвавшимся помочь Дугласом оттащили его от растерявшегося Тода. Роберту удалось угомонить Конора, а затем успокоить бедного Тода, чувствовавшего огромную вину по отношению к остальным.

Мистер Рассел не мог понять, чего добивается Конор подобным поведением, он решил, что у того просто такая реакция на долгое путешествие. Роберту приходилось сталкиваться с похожими людьми, каких он называл «паникёрами» и «скандалистами». И беда, если такой человек старается всеми силами показать, что он намного опытнее и умнее других, тогда он начинает на всех огрызаться, показывая таким образом своё якобы превосходство.

Только мистеру Расселу Фрэнк, лечивший Тома, позволял заглядывать к больному. И мистер Рассел так же, как и Фрэнк, не выказывал беспокойства по поводу состояния Тома. Но пока ещё страх нападения индейцев был силён, тут же вспомнилось, что Роберт упоминал ещё и о болезнях. Неужели если их не убьют индейцы, то тогда они умрут от болезни? Этот вопрос мучил, наверное, всех.

Но когда в один вечер Эдвин спросил у Фрэнка, как состояние Тома, то Фрэнк, будто размышляя сам с собой, произнёс:

– Я делаю всё возможное, всё возможное. Не знаю даже, что сказать. Да… состояние… не очень. Пока улучшений нет… совсем нет. Но я делаю всё возможное… всё, что могу.

Фрэнк словно бы оправдывался сам перед собой. Эдвин, привыкший видеть до этого невероятную собранность Фрэнка, впервые серьёзно обеспокоился за Тома.

– Выздоровеет… обязательно поправится. Ведь я делаю всё возможное, – продолжал говорить Фрэнк.