Александр Миронов - Тварина. Повесть

– Я ведь был при авиации. Механиком самолетов.

– А я при госпиталях, – сказала она. – С начала сорок второго и до сорок седьмого. Вначале санитарочкой, потом медсестрой. Потом демобилизовалась вместе с мужем.

– Долго не мог оформить военную надбавку за ранение и контузию – потеряны документы. По врачам и комиссиям загоняли. А сейчас у нас в городе новый военком, – продолжал Никифор Павлович. – Молодой подполковник. Матюгнулся, да и говорит: сколько же можно над стариком издеваться!

– Это кого он стариком обозвал? – рассмеялась партнерша. – Совсем человек не разбирается в людях.

Никифора Павловича её шутка тёплой волной окатило сердце, и в глазах засветились искринки. Он тоже засмеялся, прижав её к себе, скорее от охватившего чувства благодарности, неожиданно. И испугался невольного порыва. Но Зоя не отстранилась, а лишь вскинула глаза. Это его смутило, и он принял дистанцию. Смущенный и взволнованный он продолжил прерванную тему:

– Сюда попал первый раз, все как-то некогда было.

– То-то я смотрю, новый человек. И довольно-таки бравого вида. Правда, немного подзапущенного.

– Так возьми шефство!

– Ну-у, поживём, увидим.

– Да чего смотреть? Я уже ранен… осколком из-под Сахалина

– В наши-то годы и говорить о сердечных ранениях?

– А причём тут года? Недавно сказку по телевизору слушал. Так в ней царь, старик, так говорит: «Если все любви покорны, так и я покорный то ж…»

Засмеялись. Зоя Гавриловна на его заигрывания посматривала снисходительно. Как на нечто занимательное и не реальное. Хотелось бы… но кого-нибудь помоложе, по её запросам, на кого она ориентирует себе и внешне поддерживает. Старики ей уже успели поднадоесть. Но от проводов тому, что досталось с вечера, себя не отказала.

Шли через два микрорайона пешком.

– Живу один. Скучновато.

– Мне тоже.

– Тогда, может, ко мне зайдем, или к тебе?

– А почему бы и нет? – игриво засмеялась она.

– Ну, так – куда?

Она пожала плечиками.

– Все! Начнём с моего приглашения! Или с твоего?

– Ну что же, начнём с моего.

Он приобнял её и повлёк решительнее.

И на удивление, и на радость Никифор Павлович оказался не из исхудавших и не выболевших мужичков. Видно, судьба его хранила, а природа сохранила ему силы и, возможно, для неё.

Со старостью приходит мудрость. Если в молодости на знакомства и на ухаживания можно себе позволить роскошь и потратить дни, недели, месяцы, а то и годы, то в возрасте такое расточительство просто непозволительно. Тем более старик, кажется, запал, как говорит молодежь, на неё серьёзно. И тут, пожалуй, есть свой резон…

В пастели, глядя куда-то на окно в темноту ночи, говорила затейливо:

– Никифор Павлович, я вас буду звать Ником. Вы не возражаете?

– Да, пожалуйста.

– А то Никифор – это что-то грубое, мизантропическое, не современное.

– Да хоть копчёным горшком, только в печь не сажай, – засмеялся он. – Главное – чтоб любила и горячéй к себе прижимала.

Он положил Зою себе на грудь, и стал целовать.

А он действительно забыл о годах. Женщина ему уж очень приглянулась, пришлась по душе.

Ещё при жизни супруги, из-за её болезни, когда уже ей было не до интимных отношений, он стал «прихватывать» на стороне, и, как ему казалось, промаха не давал. Благо, что по соседству на даче было с кем. Главное, не дать организму застояться, ослабнуть. Ржавеет ведь не только металл. Когда Анна слегла, Никифора стали интересовать в соседке по дачи женские прелести. Повод нашёлся.

– Поля, – позвал он через забор, она подошла. – Слушай, пойдём ко мне.

– А что случилось? – выгоревшие на солнце Полины брови вопросительно вздрогнули.

– Да сегодня как-никак праздник.

– Какой?

– Вот молодежь пошла, даже такие памятные даты не знает.

– Что за дата, Никифор Палыч?

– Так 9 августа, день победоносного наступления Красной Армии на японских милитаристов.

Полин курносый нос обострился, челюсть отвисла.

– Ай-яй, а я, действительно, не помню.

– Так пойдём, вспомним и отметим. А то одному как-то не очень…

– Ладно. Сейчас приду.

Пока Поля управлялась со своими делами, он в кухоньке, пристроенной мансардой к входу дома, накрывал стол. Нарезал помидоры, огурцы, достал из холодильничка «Бирюса» колбасу. Нарезал хлеб в тарелку. И поставил на стол пол-литровую бутылку с самогонкой. С грядок нащипал перья зелёного лука и укропа. Ополоснул их под умывальником и положил в отдельную тарелку.

В предвкушении приятного застолья, потёр ладони. Оглядывая сервировку, стал потирать средний палец на левой руке. Кажется, стол готов.

Пришла Полина.

– Садись, – показал на стул справа у столика и достал с висевшего на стене небольшого шкафчика два граненых стакана. Наполнил их до половины. Сел сам.

– Ну, Поля, давай за тех, кто командовал ротами, и тех, кто ложилися ротами. Пока не чекаясь.

Он выпил полностью. Она половину.

– Что-то ты не всё выпила? – спросил он недовольно, занюхивая хлебом и закусывая луком.

– Не могу. Тяжело по такой норме за раз.

– А тем, кто в атаки ходил – легко было? Давай, допивай. Не оставляй зла. Помяни по-человечески. И закуси вот, помидорами, огурцами, колбаской. Давай, давай. По второй уж – сколь душа примет.

– Так я опьянею, – хихикнула, как всхлипнула.

– Ну, так и что? На то и пьем, чтоб хмелеть, да жизни радоваться.

Полина выпила. Стали закусывать. Он одобрительно кивнул.

– Я, Поля, и на западном фронте был, и на восточном. Всего повидал и пережил. И ранен и контужен был. Вот она, отметина, – показал на лоб и на теменную часть головы.

Поля сочувствующе покачала головой. Сказала:

– Я думала – это у вас с детства.

– Ага, с детства. Такого детства никому не пожелаю.

Налил ещё в стаканы.

– Ну, а теперь давай за тех, кто горло ломали врагу, – подождал, когда она поднимет свой стакан, чекнулся с ним.

Он выпил залпом, она по глоточкам, но осилила всё.

Никифор Павлович предался воспоминаниям. Она сидела, слушала, живо сопереживая, чем всё более подогревая его сердце. Он уже видел в ней интересную собеседницу, и приятную женщину. А когда Поля поддержала начатую им песню «Эх, дороги, пыль да туман…», он расчувствовался, наклонился к ней, приобняв, поцеловал в лоб, в щеку. Она, пьяненько хихикая, слабо попыталась отстраниться. Но он ещё крепче обнял Полю за шею, поднял за подбородок голову и вобрал её влажные мягкие губы в свои. Поля замычала, как бы в сопротивлении, но сил не хватило вырваться. А когда на груди почувствовала под рубашкой и лифчиком его ладонь, воля к сопротивлению оставила, она обмякла.

Он поднял её на руки и понёс в горницу.

Поля шептала:

– Никифор Палыч… Да как же? А тетя Аня как?.. А узнает?