Владимир Кулаков - Последняя лошадь

Пашка учился в цирковом училище. Раз в неделю вырывался к Валентине в «Арену» и оставался у неё на ночь. Вечерами они стояли на балконе, любовались красотами и самозабвенно целовались…

Однажды, когда он в очередной раз пришёл к Валентине в их «10–12», та огорошила его вопросом:

– Пашенька! Ты хочешь иметь от меня детей?

– ?!..

– Нет-нет! Я, как говорится, гипотетически!

– Конечно, хочу! Валечка, а когда?

Валентина расхохоталась в голос. Сколько лет она его знала, столько видела в этом сильном, красивом молодом парне наивного ребёнка. Все эти годы она ощущала себя с ним и подругой, и любовницей, и матерью. Ей это бесконечно нравилось!..

– Пашенька! Ну, сегодня я не могу – это точно, а завтра – рабочая неделя! Придётся немного потерпеть с родами…

Пашка повалил Валентину на кровать.

– Ах, так! Шутить со мной! Я хочу сейчас!

– Милый, не поверишь! Для этого нужно женщине ну хотя бы месяцев восемь-девять… Ладно! Есть идея! – Валентина покопалась в косметичке и достала карандаш. – Так! Представь, что я тебе уже родила сыночка – нашего маленького первенца, хм, – Раз-Пашёнка. Сейчас, скажем, 1992-й год и ему два годика. Значит, рост его должен быть приблизительно вот такой! – Валентина провела черту на дверном косяке. – Пишем – 1992-й… Хм, люди увидят, с ума сойдут – пока только 1985-й… В следующий раз, когда ты ко мне придёшь, наш сыночек подрастёт, и мы оставим очередную черту с датой – предположим, 1993-й… Когда я отсюда буду уезжать, наш сын будет совсем взрослым. Однажды в том самом будущем, о котором сейчас мечтаем, мы его, настоящего, приведём сюда, в этот номер «10–12», и покажем карандашные отметины. Они совпадут с его временем. Расскажем ему о нашей игре-мечте, и он поймёт, насколько его папа и мама были счастливы! Он всё поймёт!..

– Мечтательница ты моя! – Пашка задохнулся от переполнявшей его нежности и еле выговорил эти слова…

…Они брели по аллеям парка Новодевичьего, близ прудов.

Время замерло, как замерли в вечности древние стены монастыря. Тишину нарушали лишь крякающие утки, садящиеся с лёту на воду, и шорох листопада.

Валентина в короне из рыжих листьев шагала по мягкому шуршащему ковру. Она высматривала под ногами листья самые красивые и только кленовые, поднимала их, показывала Пашке и, если тот кивал, отправляла очередной подарок осени в собранный букет.

– Мы их прогладим горячим утюгом, потом на ниточках повесим на стены, и в нашем «10–12» будут самые красивые ковры на свете! В комнате до весны будет жить Осень! Так делала моя мама… – Пашка на минуту окунулся в детские воспоминания. Они когда-то, вот так же октябрями, собирали кленовые листья, гладили, а потом развешивали их по обшарпанным стенам жилища на Чижовке. Дом сразу становился каким-то уютным, радостным и светлым. Тётка что-то ворчала про «чокнутых романтиков» и с видимой охотой помогала.

Пашка узнавал о наступлении весны, когда мама с сияющими глазами снимала чуть скукожившиеся листья со стен, собирала их в кучку, выносила во двор и поджигала со словами: «Вот и перезимовали!..»

Валентина сейчас являла собой наместницу Осени на Земле. Она была одета в брючную пару из светло-коричневого велюра. Брюки плотно облегали её стройные ноги, которые заметно удлинялись за счёт высокого каблука. Укороченный приталенный пиджак с подвёрнутыми рукавами выгодно подчёркивал стройность воздушной гимнастки. Полупрозрачная блузка из голубого шифона была созвучна краскам неба и чуть приоткрывала тайну роскошных форм девушки. Каштановые волосы перекликались с листопадом, изумрудность глаз – с остатками прощальной зелени на деревьях. Её плавные величественные движения не оставляли сомнений – перед вами особа царских кровей…

Высоко в небе летел самолёт, оставляя за собой белый след, словно деля поднебесный купол, как судьбу, на «до» и «после»…

Валентина замерла с поднятым лицом.

Налетел неожиданно ветер. Вихрь закружил поднятые листья коричневой воронкой. Вращающийся столб на несколько секунд поглотил девушку, всосал её в своё чрево. Вокруг тишина, и лишь на этом пятачке парка шипящий, подвывающий смерч, будто дракон из сказки, похищающий красавицу!..

Пашка страшно испугался – она пропала! Испарилась! Перенеслась в другое пространство, в иное время!

Пашка вскрикнул с какой-то болью, словно его прошила пуля или стрела.

– Милый! Ты что?

Смерч рухнул к ногам Валентины так же неожиданно, как и появился, оставив вокруг неё круг из наметённых листьев, похожий на маленький манеж.

– Я думал… Я… – Пашка стоял с широко раскрытыми глазами и вскинутыми руками, готовый сражаться.

– Не надо ничего бояться! Мы всегда с тобой будем вместе, рядом, чтобы не происходило на этой планете!

Мне так нагадали… Понимаешь, родной мой, это – на-все-гда…

Дирижёр Московского цирка на Цветном бульваре изящно поднял указательный палец на «внимание!», потом, в конце музыкальной фразы, красивым круговым жестом резко остановил оркестр. В зале повисла неожиданная тишина. Было слышно лишь взволнованное поскрипывание зрительских кресел и шуршание программок.

Самый известный в стране инспектор манежа Завен Григорьевич Мартиросян сделал шаг на арену, поднёс микрофон к губам и торжественно, с неподражаемыми интонациями объявил так, как мог делать только он.

– Внимание! Рекордное достижение в области воздушной гимнастики! Двойное сальто-мортале! Исполнительница… – Мартиросян сделал психологическую паузу, поправил на шее бабочку и продолжил, чуть добавив в голос пафоса. – Валентина-а… – звучную фамилию воздушной гимнастки он не объявил, он просмаковал каждую её букву, напевно растянув окончание. Это было не объявление! Это была симфония, рапсодия, серенада! Все музыкальные формы сразу, в сочетании с озвученными звонкими и глухими согласными, разбитыми на такты певучими гласными, преподнесёнными в виде слова Великим Мастером манежа!..

Зал отреагировал короткими аплодисментами, заинтригованный предстоящим событием.

Валентина стояла на вытянутых носочках в подку-польном пространстве на тонком вибрирующем мостике, держа в вытянутой руке белый гриф трапеции. Её глаза точно выбрали цель и вымеряли расстояние до рук ловитóра. Тело её словно звенело от напряжения и сосредоточенности. Белоснежное трико переливалось драгоценными всполохами блёсток. Она подняла руку: «Готова!..» Её отец, легендарный воздушный гимнаст, раскачивался в хромированной ловитóрке, набирая необходимую высоту. Наконец всё сошлось в нужной точке времени и пространства. Виктор Петрович традиционно хлопнул ладонью о ладонь и скомандовал: «Ап!» В воздухе осталось облачко от слетевшей с ладоней магнезии. Оно парило, словно маленький ангел, защищающий гимнастов от смертельных неточностей и ошибок.