Валерий Белкин - Страх (сборник)

Затем автобус повез к «Крестьянскому двору», голод томил, а у нее лишь шоколад. Посреди поля у дороги разместились деревянные домики, столы, скамейки, редкие кусты не спасали от зноя. Свисали укрепленные к балкам колеса от телег, хомуты, цепи, гирлянды из лука. Бутылки из-под пива, пустые и полные, загромождали столы, веселье разливалось от души. Горячие сосиски с горчицей, булочки и жареный до черноты картофель забили нутро, пытался размочить водой с газом, и все набитое в желудок болезненно забродило по телу.

Она исчезла, вернулась оживленная: встретила знакомых с машиной, предлагают посетить интересный музей крестьянской утвари.

– Нет! – отрезал он.

В Берлине на вокзале, виновато заглядывая в глаза, запросился домой.

В жаркие дни никак не мог ни дозвониться, ни увидеться, одиноким лежал на траве у воды. Однажды вечером после пекла и бассейна спустился в магазин неподалеку. Любил в это время выходить на улицу, в квартиру из темноты и фонарей, прохожих и машин, в ней чувствовал себя более уверенно, чем в своей на седьмом этаже, – он житель улицы.

Поставил покупки, прислонился к витрине и с наслаждением вдохнул вольный вечерний воздухом. У машины на стоянке нервно ходила женщина, из магазина выбежал мужчина, улыбнулся, она властным жестом остановила, мужчина прижал руки к груди, пальцы заговорили, женщина неумолимо выставила руки ладонями вперед. Они отчаянно спорили, он качал головой, руки к груди, качал головой, руки к груди, нежно прикасался к женщине, но ее ладони достойно выдержали оборону и победили.

Она первая, он за ней сели в машину и уехали.

Немое непонимание, битва жестов – жестяная битва.

Встревоженный, позвонил, долгие беспощадные гудки, на пятой попытке появилось СМС: «Я ем». На следующий зов: «В настоящее время занята».

Что она ему, кто она ему, не пора ли закончить стоять на коленях, выпрашивать косточку, и принял окончательное решение – пора.

Утром бодрый, свободный, независимый, в метро заметил новую афишу. В Берлин приезжала Хиллари Ханн, давно мечтал услышать ее вживую, билеты дорогие, но того стоят, закажет по интернету. В вагоне читал интересную статью о категории «время», и ударило под сердцем – она не отпускала, напомнила.

И почувствовал, как приближается знакомая гостья-тоска, испугался: вчера наглухо закрыл перед ней двери, может взломать, сильна.

В Москве умерла бабушка, срочно вылетел, через три дня вернулся разбитый, опустошенный. Робко набрал номер – не ответила, еще раз – молчание, выждал три минуты, повторил – она сбросила звонок.

Он удалялся по радиусу ее сердца, так стоит ли и ему хранить память.

Как мальчишка, ночь не спал и утром послал СМС: «Не могу больше, прошу, приди».

Дождался: «В 14, кафе».

Пришла, поджав губы, недовольно села, и он сказал все, ничего не скрыл: понимает ли она, что делает, куда ее несет, ни жалости, ни сострадания, зачем лжет, если не нужен, он не собачка.

Подожди, подожди, пыталась она прервать, но он спешил выговориться, давно оттачивал мысли в слова, она обязана понять глубину его чувств, их температуру. Всегда молчит загадочно, а на самом деле нечего сказать, в поисках непонятного потеряет и его.

Она меланхолично помешивала ложечкой кофе, и он выпалил:

– Я звоню тебе, а ты сбрасываешь меня!

– Так не звони.

– Не буду!

Ушел…

День выдался славный, ему повезло: стихла жара, в одном из магазинчиков, наконец-то, нашел льняные светлые штаны, «беж», долго примерял, выбрал. Придется, правда, отдать портному, длинноваты.

Наслаждаясь покоем и свободой, сидел в том самом уличном кафе и вместе со всеми хохотал над обескураженными прохожими, так талантливо скопированными клоуном.

Дома приготовил салат, бутерброды, залил кипятильник и вскрикнул, взвыл. Он обидел ребенка, дети обиды забывают, но человека не прощают, это все. Судорожно бросился к телефону, длинные равнодушные гудки и молчание, гудки и молчание…

Август в Берлине, как ни грустно, зачастую сырой и хмурый. В один из таких дней вновь сидел в углу у окна, просматривались все посетители, и хорошие, и плохие. Работа продвигалась неуверенно, споткнулся о слово «время», вошел в Google, слово, оказывается, возросло из глагола «вертеть», не «вертеться», и время определяется движением материи.

Зачем же он все вертится и вертится.

Молчит ее душа, молчит.

В метро отчетливо вымолвил:

– Не любит!

Бывает и параллельное время.

Посреди ночи опять и опять просыпается от удара в сердце: думает она о нем, думает, не дает покоя…

Прошло полтора года. Сидя за ужином и веселя всех и в первую очередь себя, он нарочно или не нарочно угодил лицом в салатницу. Потрясая руками, словно стряхивая картофель с горошком, он забавлялся, представляя, каково его лицо в пятнах майонеза.

Боли не было – разверзлась зияющая пустота в груди и под ногами, и в нее стало беззвучно падать сердце. И сбоку сознания появилось фото, знакомое фото с подростком. Краем глаза, искоса, чтобы никто не заметил, он принялся разглядывать снимок, ужасаясь увиденному, как и в первый раз.

Прямо в объектив, широко раскрыв рты, хохочут самозабвенно девицы и парни. В центре, окруженный ими, на траве сидит паренек. Нос, лоб, щеки вымазаны белым, вероятно, сливками, пытается тоже выдавить смех. Кроме жалкой улыбки, ничего не получается.

Он спросил тогда, что случилось. Играли, проиграл, враждебно ответил тот. И, словно стегнули, он взорвался – встал бы и дал всем в лоб, что, силенок не хватило?

А до фото промелькнуло полных четыре месяца.

Началось так…

При раздаче рождественских подарков от фирмы больным детям в клинике он чем-то привлек внимание персонала, попросили помочь: два-три раза, если не затруднит, посетить новичка, русского пациента. Доверие польстило, да и любопытство возобладало – справится ли. Согласился, чем и успокоил врача.

Дома восприняли весть с юмором, отец и муж станет матерью Терезой. А он тихо радовался. В последнее время тяготило необъяснимое ощущение заброшенности и захламленности в душе. И сказал себе, не пора ли менять надоевший Windows. Случай сам нашел его.

После оглушительных проводов «Сильвестра» и пошел.

Провели в комнату. У окна стоял подросток, коротко остриженный, чернел робкий чубчик. Вытянутый, тщедушный, в сером спальном костюме с белым воротничком, он сливался с нежилой палатой своей неприглядностью.

– Я Вильгельм, приятно видеть, – протянул руку, – здравствуй, давай сядем, что стоять.

Мальчик осторожно опустился на стул.

– Ян, – помолчал, – а вы русский?

– Да, из Сибири, а ты тоже оттуда?

Пациент не ответил, темные глаза неподвижно смотрели мимо. И Вильгельм бодро повел разговор о школе, о врачах, пошутил о девочках, рассмеялся сам своему анекдоту. Ян скупо ронял слова, взгляд оставался прежним – потухшим. На вопрос об отце резко одернул: