Сергей Новиков - Шушель. Лирическая повесть из жизни собак, или сказка с бытовыми подробностями

© Сергей Новиков, 2017

ISBN 978-5-4485-8334-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жара была такая, что мухи дохли. На придвинутой к дивану табуретке стоял стакан с газированной минералкой. Налитая несколько часов назад вода апатично (не чаще двух-трёх в минуту) запускала со дна стакана крошечные, слабосильные пузырьки. Суетясь и вихляя, пузырьки бежали к поверхности и иногда попадали в уморённую жарой, вяло копошащуюся там муху.

Шушель лежал на диване, смотрел на выдохшуюся минералку и страдал. Испытываемые им ощущения были примерно такие же, какой разглядываемая вода, вероятнее всего, была на вкус.

В это по всему неудачное утро (хотя на дворе и стоял самый что ни на есть день, у Шушеля было утро – а как ещё называть время суток, если ты только-только проснулся?), Шушель очень походил на помятого, с физиономией в крупную складку, с отёчными и несчастливыми глазами, с безвольно висящими губами и с нечищеными клыками – одним словом, очень походил на мающегося после вчерашнего молодого кобеля породы мастино-наполетано, каковым, впрочем, и являлся.

Привстав, Шушель утёр покрытую испариной морду подолом футболки, выловил из стакана муху, брезгливо вылил в глотку остатки минералки (лакать воду он не стал, чтобы не вытошнило от противности) и, наконец, позволил себе закурить – Шушель берёг здоровье и давным-давно запретил себе курить на совсем уж пустой желудок. Никотин немного взбодрил Шушеля, и он принялся вспоминать вчерашнее. Открыл шлюзы для потоков сознания и увидел очень красивую картинку. Вроде не самого знаменитого квадрата художника Малевича – того, который белый. Шушель закурил еще одну сигарету, призвал всё своё мужество, вздохнул, прикрыл глаза и выпустил на волю подсознание. Подсознательное исторгло из могучей грудной клетки Шушеля протяжный стон, стон Шушель тут же попытался замаскировать пением, но, вспомнив, что он один, а себя не обманешь, снова застонал, и снова устыдился – хотя бы и перед собой – и опять запел.

«Плохо дело, – подумал наш герой, – но нахожусь я, несомненно, дома. Это уже хорошо». Он осторожно приоткрыл один глаз – чтобы проверить это самонадеянное «несомненно», в котором он, если по правде, вовсе не был уверен – и вздохнул, но уже облегчённо, узнав диван и обнаружив за окном привычный пейзаж. «Моя, – констатировал второй глаз Шушеля, имея в виду, конечно, квартиру. – Теперь по пунктам». И он придвинул к себе телефон.

Собственно, пунктов оказалось не так чтоб слишком уж много. Сначала выяснилось, что накануне отмечали наступающее первое мая. Узнать про первое мая было не очень трудно – Шушель позвонил друзьям и на весьма бодрое (друзья, очевидно, здоровье не берегли и успели на пустой желудок не только покурить, но и выпить), так вот, на бодрое «С праздником!», он бормотнул «Вас также» и вспомнил про наступивший праздник. Это первое. Заодно выяснилось, что праздник вчера у него с этими друзьями был порознь. Это второе. А Шушель слыл субъектом разборчивым и в своем не очень старом, но и не совсем уж щенячьем возрасте (по-людски считать – лет двадцати пяти от роду) не имел столько друзей, чтобы всё утро посвятить методу исключения. Оставался только один дом, где Шушеля принимали на правах близкого друга. И так уж сложилось, что пил он больше, чем все обитатели и гости этого очень приличного дома вместе взятые. Вот вчера, кажется, и допился.

Сознание больше не напоминало белый квадрат – слева ползла вертикальная, дозволенная не пойми кем черта, которую он вчера переступил, в центре находился Шушель, ну, а сверху располагался бесцеремонно ввалившийся из другой поговорки монастырь.

Итак, прошлым вечером, изнывая от скуки в до чёртиков приличном обществе, он выбрал себе симпатичную, но замордованную бытом левретку, доподлинно разузнав, что она свободная, и принялся делать предложение. Нет, Шушель всё-таки был приличным кобелем и предложение делал не то, которое вы подумали, а руки и сердца. Однако предлагал не взаправду, а так, развеяться. То есть сначала Шушель просто флиртовал, левретка посмеивалась, потом Шушель выпил ещё чуть-чуть и начал увлекаться, но не левреткой, а собственным красноречием, левретка тоже выпила чуть-чуть и этот нюанс в увлечённости Шушеля упустила, приняв, разумеется, увлечённость на свой счет. Шушель очень смутно помнил аргументы, которые он вчера использовал, чтобы произвести впечатление. Начиналось, кажется, с демонстрации богатого духовного мира посредством цитирования классики, а кончилось, как водится, швырянием изрядных денег на продолжение банкета. Но вот одно он помнил точно: когда он в отчаянии вскричал (разочаровавшийся в возможностях, предоставляемых образованием гуманитария, Шушель ныне грузил мясо на хладокомбинате): «Да ведь всегда при мясе будем!» – левретка определённо поверила в искренность намерений Шушеля и, кажется, совершенно серьёзно согласилась пойти за него. Причём, лет левретке было побольше, чем Шушелю, и печальный опыт хождения за кого-то она уже имела. То есть на молоке обжигалась, а вот на воду, которую в избытке лил вчера пьяный Шушель, ни о какой женитьбе сроду не думавший, почему-то не подула, а, стало быть, влип он крепко. Как теперь выбираться из этой дурацкой истории без ущерба для репутации и конец расшатанных нервов, Шушель понятия не имел. Воссоздав картину, он в ужасе закрыл глаза, но не успел. Подсознательное снова полилось наружу тяжёлым стоном, и снова Шушель притворился, что поёт.

«Язык мой – враг мой», – меланхолично подумал он и вывалил наружу обширный, но несколько суховатый после вчерашнего язык. Языком своим Шушель втайне гордился, и зрелище его увлекло. Он с удовольствием принялся рассматривать язык в зеркале, не без гордости отметив: «Такой ведь и до Киева доведет!», – и загрустил. Насколько он помнил, в Киеве у злополучной левретки жили родственники.

Тут надо небольшое отступление. Вообще-то Шушель был одинок. Он давно запретил себе верить, что его восторженная влюблённость когда-либо совпадёт с чувствами собаки, в которую он влюбился. Однако этот запрет не мешал ему увлекаться примерно раз в два года какой-нибудь очаровательной особой, после чего Шушель носил в груди светлый образ – плод его безудержного воображения, подкреплённого поэтами, музыкантами, кинематографистами и писателями. Шушель разговаривал (про себя, разумеется) со своей избранницей и фантазировал про разные случаи из их встреч, прощаний и обещаний завтра увидеться непременно. Время от времени (впрочем, случалось это крайне редко) Шушелю мерещилось, что есть надежда на взаимность, и тогда он не только подвывал от избытка чувств, но даже бросался писать стихи. Такие переживания Шушель считал главными в своей жизни и почти не обращал внимания на разных случайных подружек, удовлетворявших его кобелиные надобности. В принципе, жениться ему, как это любят говорить в народе, может, и надо было бы, но, сказать по секрету, аксиому про невозможность взаимности Шушешь придумал для утешения – втайне он продолжал верить.