Алик Затируха - Искатели сокровищ

Под тактичным руководством Васи разбили палатку.

Не стали портить лесной воздух бензиновым «Шмелем», развели аккуратный костерок.

Поставили греть в котелке принесенную с собой на первое время воду. Вытащили из рюкзаков пакетные супы и каши, наконец-то освоенные неповоротливой пищевой промышленностью СССР на радость всем странствующим.

«ВЭФ-202» исправно поставлял информацию о кипучей трудовой жизни страны.

– Замечаете, – говорю я, кроша лучок для супа, – здесь, на природе, даже известие о том, как откликнулись на исторические предначертания ХХV съезда курские свекловоды, воспринимается как-то особенно торжественно и серьезно. Хочется ликовать и аплодировать. Хочется тут же засеять всю нашу полянку свеклой.

– А почему, Алик, это известие надо воспринимать иначе? – тут же встал на защиту предначертаний и внимающим им свекловодам Вася. – Люди искренне верят, что всесоюзные форумы коммунистов собираются не для того, чтобы переливать из пустого в порожнее. Верят, что его решения – это не чья-то блажь, а научно выверенная программа. И выполнить ее можно только добросовестным трудом всех и каждого.

– Как говорит! Нет, вы только послушайте – как говорит! – восхитился Моня. – Вот она – школа закрытых партсобраний. Что ни тирада – брильянт чистейшей воды. Надо бы эту тираду о добросовестном труде увековечить в дневнике экспедиции. Сделать ее эпиграфом. Сразу под «Пролетариями всех стран, соединяйтесь!»

Я тоже не удержался откомментировать Васину тираду:

– По-моему, у форумов коммунистов сержантское представление о добросовестном труде. С повелительным наклонением применительно к труду эти форумы перебарщивают. А для пролетариев всех стран такое наклонение – как рыбий жир для здоровья: говорят, что полезно, а принимать не хочется.

Несмотря на всё Васино великодушие, я не стал больше противопоставлять пролетариат и вызвавшуюся быть его единственным поводырем организацию. Для разрядки обстановки рассказал несколько анекдотов, в которых не было ни форумов, ни их исторических предначертаний, ни сыновьи внимающих этим предначертаниям масс. И только труд в той или иной форме неизменно присутствовал в каждом из анекдотов. Без труда, умственного и физического, и от любовницы своевременно не сиганёшь куда-нибудь, когда к ней муж неожиданно возвращается.

…Жидкий супчик аппетитно дымился в алюминиевых мисках. Простой черный хлеб приволья был намного вкуснее любого больничного пирога, даже с халвой вприкуску.

– Для землекопов пакетные супы и каши будут пустоватым харчем, – обтирая изнутри миску кусочком хлеба, оценивал первый обед экспедиции Вася.

Я ободрял коллектив:

– Ничего-ничего! Когда совсем подведет животы, станем собирать съедобные коренья и личинки. Одна только что выкопанная личинка не уступит по калорийности ни одной общепитовской котлете. О свежести я уж и не говорю.

Пообедали. Разделись. Кинули на траву-мураву захваченное мной со своего койко-места в общежитии покрывало и легли на него рядышком, с наслаждением подставив белые спины уже вовсю лупившему майскому солнцу.

– А давайте заглянем вперед, – предложил я. – Предположим, нам подфартит – найдем мы эти драгоценности. Тогда перед нами встанет совсем непростой вопрос: а как поступить с ними?

– Этот вопрос надо задавить в самом зародыше, – мрачно произнес Моня. – Иначе мы ничего не найдем.

– Ты, Вася, тоже склонен к суевериям?

– Вопрос этот давно имеет вполне цивилизованное, законное решение. Найдем – заявляем о кладе. Тому, кто нашел клад, по закону причитается двадцать пять процентов его стоимости. Выходит, каждому из нас – по восемь с хвостиком…

– Держи карман! И хвостика никому не отдаст твоя родная KПCC. Bce хапнет! – не сомневался Моня. – Ее бы за грабеж давно судить надо, а не премировать целыми сундуками драгоценностей.

– Началось… – Вася с неохотой вступал в очередную полемику с Моней. – Ну почему – грабеж? Драгоценности – это все-таки излишества. Они были изъяты у имущих слоев населения…

– Для твоих коммуняк и единственная коза на десять человек может быть излишеством. Только и могут, что изымать!

– Не надо, Моня, утрировать и преувеличивать.

– Не надо, товарищ Василий, бандюганов-большевичков выгораживать!

– Партия давно отмежевалась от всякого экстремизма…

– Отмежевалась! – передразнил Моня. – Само выражение это плюгавое говорит, что ни фига не отмежевалась твоя партия!

– Не надо придираться к выражениям. В партийных документах можно найти и другие. Все они убедительно доказывают: партия решительно и навсегда покончила со старым.

Тут и я не удержался:

– Ой ли, Вася? Убедительно – это по-другому. Это когда партия – босая, расхристанная, с непокрытой головой – будет лет сто без устали бродить по всей стране, заглядывать в самые дремучие ее уголки и, заметив там хоть одну живую душу, снова и снова падать на колени, рвать на себе волосы, царапать лицо и жалобно вопить: «Простите, люди добрые! Простите меня, окаянную! Попила я вашей кровушки, поизвела народу. Тридцать три чумы со всеми холерами впридачу столько не изведут…» Прав Моня: слабеньким языком кается партия перед своими подданными. Танцор за отдавленную даме ногу и то больше себя виноватит. Не отмежевывается от своей неуклюжести…

Мои антипартийные высказывания Вася воспринимал более болезненно, поэтому я тут же добавил:

– Однако, я твердо уверен, Моня, что партийная прослойка нашей экспедиции – это лучшая частица партии. Это ее надежда, ее реформаторское будущее. Прошу занести этот тезис в дневник экспедиции красной строкой!

«Реформаторское будущее партии» криво улыбнулось.

Лежа посередине, я обнял своих товарищей за плечи:

– А давай, ребятки, истратим хотя бы по восемь с хвостиком процентов, а? Если господина Зарецкого не подводила память, то это будет величина, соразмерная бюджету какой-нибудь автономной республики. Ради такого куша и всю ту республику перекопать – не велик труд. Как распорядиться таким богатством? Такие задачки только на первый взгляд просты. Тут должен быть широкий кругозор… Как бы поступил со своей долей ты, Моня?

Моня, по-прежнему, был против дележа шкуры неубитого медведя. Но упорно подстрекаемый мной к экстравагантным поступкам, широким жестам, мотовству и расточительству, он нашел-таки применение своему будущему богатству. Приобрел у государства часть его территории. Заброшенную, отдаленную, ни травинки на ней зеленой, ни былинки живой, и климат – не приведи господь. Плохонькую, бросовую территорию уступило государство Моне. Но в купчей на нее отдельным параграфом, самым крупным шрифтом и красным цветом было записано: теперь государству своими сапожищами на эту территорию – ни-ни! Вдоль высоких заборов и у шлагбаума КПП будут понатыканы предупреждения: «Вход государству строго запрещен! У караула – боевые патроны! Сторожевые волкодавы натасканы на партийные зады!..»