Алик Затируха - Искатели сокровищ

– Или его хорошего знакомого, – согласился Моня. – Закон подлости.

– Нам бы отыскать такую науку, – мечтательно произнес я, – в которой еще нет крупных специалистов, которая еще не обросла университетами, профессорами, монографиями… Очень молоденькой должна быть эта наука. Как география на ее ранней зорьке. Когда Земля полеживала себе на спинах китов, слонов да черепах, и не было еще ни одного дипломированного специалиста-географа, который мог бы грубо шугануть этих славных животных… Моня, ты, как худрук, должен объявить по экспедиции творческий конкурс. Конкурс на поиски такой науки – науки без догм и авторитетов, науки-младенца.

– Объявляю! – тут же торжественно провозгласил худрук и, строго взглянув на комиссара, добавил: – Пусть некоторые товарищи не заблуждаются – общественно-политические науки жюри конкурса даже рассматривать не станет.

– Ну, как же, как же, сегодня ты еще не ругал советскую власть, – проворчал Вася.

Представляемые жюри конкурса предложения признавались малоудачными. В зоологических беседах с туристами по-прежнему приходилось бряцать очень сомнительной терминологией. Потом сами пытались в ней разобраться.

– Вася, – спрашивал я «младшего научного сотрудника», – а что ты понимаешь под «ассимиляцией» открытых тобой кротов. Как проще объяснить это зевакам без университетского образования?

Вася только молча разводил руками – мол, не он заварил всю эту зоологическую кашу, не ему ее и расхлебывать.

Самое простое и понятное для зевак объяснение ассимиляции предложил Моня:

– Наши кроты где только не шляются.

На том и порешили.

С зеваками – не зоологами мы расправлялись теперь довольно быстро. И все-таки хотелось отыскать такую науку, которую ни мы не могли бы опорочить, ни она нас скомпрометировать.

В театре можно с большим или меньшим успехом найти замену исполнителю любой роли – Чацкого, Хлестакова, Кабанихи, Синей птицы, Онегина, Буратино, Подколесина; всякого из многочисленной шайки царей, королей, их неверных жен и коварных придворных… Если хорошенько поскрести по театральным сусекам, то при нужде, и всем «трем толстякам» с «тремя сестрами» впридачу можно отыскать замену. Кстати говоря, в истории театра сколько угодно случаев, когда как раз авральные замены дарили привередливой театральной общественности новых кумиров.

Сведет вдруг у престарелого Гамлета поясницу – ему не то, что гоголем по замку шастать, а не разогнуться, – ну и вводит режиссер в спектакль юного Н., загодя объясняя грядущий провал этой трагической необходимостью. А представление идет на «ура», юнца превозносят и критика, и театральная общественность, и не желают они отныне видеть на этой сцене в образе задиристого датского принца никого другого. У Гамлета-ветеранушки от ревнивого потрясения вместе с остеохондрозом начисто исчезают и остальные его семнадцать зарегистрированных в поликлинике болезней – ан нет, дослуживать в бессмертной трагедии ему теперь придется разве что тенью тятеньки главного героя.

Любого можно заменить в театре. И только у исполнителя роли Владимира Ильича Ленина нет замены.

Исполнители всесоюзного масштаба – наперечет. Их знает вся страна. Они и слава – неразделимые понятия. И в провинции актеры, играющие роль Ленина, не прозябают. Там они – на равной ноге с ее первыми лицами. Они пользуются правами и привилегиями высшей региональной номенклатуры. Симпатии и антипатии местных Ильичей в периферийных междоусобицах – не последний аргумент. Куда сподручней прижать к ногтю своих оппонентов, если можно заявить: «Ленин – с нами».

Приближался юбилейный год. Год 60-летия Октября. Искусство все гуще сдабривалось революционной тематикой. Чтобы не допустить в трактовке образа вождя отсебятины, все провинциальные Ильичи были призваны на семинар в Москву.

…Генриетта Николаевна, работник отдела культуры ЦК КПСС, дело свое знала. У слушателей порой складывалось впечатление, что 60 лет назад Владимир Ильич лично попросил ее: «Генриетта Николаевна, голубушка, не сочтите за труд, расскажите обо мне грядущим поколениям. А то ведь другие так переврут…»

– … Слабым он не был, не был и особенно сильным. Ходил быстро. При ходьбе не покачивался и руками особенно не размахивал. На ногах был очень тверд. Излюбленный жест – движение правой рукой во время речи вперед и вправо… Записали товарищи?

– Скажите, пожалуйста, Генриетта Николаевна, – поднял руку один из Ильичей-семинаристов, – а как товарищ Ленин сердился?

– Когда волновался – бледнел. Таких жестов, как битье кулаком по столу или грожение пальцем, никогда не было…

Потом актеры попросили Генриетту Николаевну разъяснить – как на лице Владимира Ильича должна быть отражена работа мысли. Очень уж все режиссеры напирают на эту «работу мысли».

– Да, преобладающим его состоянием была напряженная сосредоточенность, – терпеливо объясняла Генриетта Николаевна. – Но это вовсе не значит, что актеру надо из кожи вон лезть, чтобы добиться такой стабильности. Каждому конкретному эпизоду сцены надо уметь найти соответствующую внешнюю форму образа. Мимика и жестикуляция Владимира Ильича были очень выразительны. Умел хохотать до слез. Отбрасывался назад при хохоте… Не так известно, – понизила голос Генриетта Николаевна, будто решила поделиться тайной за семью печатями, – но ведь товарищ Ленин любил насвистывать и напевать. Репертуар: «Нас венчали не в церкви», «Замучен тяжелой неволей», «Смело, товарищи, в ногу», «День настал веселый мая»…

– Простите, Генриетта Николаевна, а как пишется «в ногу» – вместе или раздельно?

– Раздельно… Товарищи, а где опять Рогульский? – спросила Генриетта Николаевна, всматриваясь в группу своих слушателей.

Все как один Ильичи опустили головы.

– Вы ведь все вместе живете в гостинице «Москва». Что с ним, почему его опять нет?

Никто не решался ответить.

…По улице Горького шел Ленин.

Одет он был так же, как 25 мая 1919 года, когда с группой командиров обходил фронт войск Всевобуча на Красной площади, и когда фотографу удалось так верно передать динамику этой устремленной в будущее поступи. Только в этот раз он шел без пальто, да и галстук у него был как-то лихо перекинут через плечо. А во всем остальном – тот самый Ленин. Доведись кому-нибудь из тех командиров 19-го года приметить его сейчас, – тотчас бы признал командир своего вождя. Только чуток подивился бы: что-то очень уж заносит Ильича из стороны в сторону. «Умаялся, поди, день-деньской о мировой революции думая, – объяснил бы это для себя ветеран войск Всевобуча. – Да и годков уж сколько теперь набежало Владимиру Ильичу, вот и не держат его ноженьки…»