Алик Затируха - Искатели сокровищ

На лицах молчаливой культкоманды Екатерины Андреевны сразу отразилось виноватое: «Чего уж там – все мы вляпались в неприятную историю. Теперь надо всем засучить рукава и как-то выпутываться из нее».

– Что будем делать, Борис Петрович? Что делать, если задача для нас с вами не меняется – в юбилейном году ленинской теме в репертуаре театра быть! И быть не суррогатной, не для галочки, а яркой и убедительной.

Тут же три строгих взгляда исподлобья предупредили режиссера: «Смотри, прохвост, суррогата мы не потерпим!»

– Придется теперь утверждать в крайкоме партии другого актера, – как о неизбежной канители сказал Борис Петрович.

– Значит, вы теперь рекомендуете на роль Владимира Ильича Ленина Малькова?

– Малькова. Больше некого.

– Полагаете, что справится?

– Мальков – крепкий актер.

– И алиментщик впридачу… – показала свою осведомленность Екатерина Андреевна.

– Кто без греха…

– Ну, знаете, Борис Петрович! Опять вы за свое. Опять всепрощение, да? (Культсоратники Екатерины Андреевны насупились: «Ты что же это, сукин сын, – опять за старое!»). Не на роль какого-нибудь ловеласа рекомендуете человека. Неужели в труппе нельзя подобрать актера, в моральных качествах которого можно не сомневаться?

– Можно. И не одного, – скучно согласился Борис Петрович. – Только тогда у нас с вами не живой Ленин получится, а ходячий манекен.

– Уж вы теперь от своего выбора не отступитесь… Ну а этот Мальков, не к ночи будь сказано, – не злоупотребляет?

– Он в этой области умеренных позиций придерживается.

– Знаем мы ваши актерские «умеренные позиции в этой области», – горько усмехнулась Екатерина Андреевна. («Знаем мы вас, алкашей, как облупленных!» – дружно скривились трое). – А развелся он почему?

– Жена ему столько рогов понавесила, что не разводиться было бы уже совсем неприлично.

– Вот как…

Увешанный рогами актер почему-то сразу вызвал у Екатерины Андреевны сочувствие к нему. Она сама подошла к двери кабинета и пригласила Малькова войти.

… – Садитесь, пожалуйста. Нас, товарищ Мальков, ожидает не простой год. Год 60-летия Великого Октября. Вся страна готовится к этой знаменательной дате. Все, от мала до велика, стремятся встретить ее какими-то новыми достижениями – на производстве, в науке, искусстве… Есть, как вы знаете, и у вашего театра хорошая задумка: поставить к славному юбилею классику драматургической ленинианы – пьесу Погодина «Человек с ружьем». Вы, товарищ Мальков, конечно, понимаете, что краеугольным камнем успеха или провала спектакля станет исполнение роли Владимира Ильича Ленина. Как вы сами считаете – по плечу вам эта задача?

Совсем плохо в искусстве с мерительным инструментом. Все успехи и провалы – на глазок. Скольким и скольким уполномоченным назначать эти успехи надо угодить. Оно и так тяжело, а с краеугольным камнем на шее…

Мальков неуверенно пожал плечами.

Нерешительность была истолкована как скромность, и Екатерина Андреевна участливо спросила:

– Какую из своих прошлых актерских работ вы сами считаете наиболее удавшейся?

– Фигаро, – ответил за артиста режиссер. – И публика не зевала, и рецензии были благожелательными.

– Фигаро? – озабоченно переспросила Екатерина Андреевна.

На какое-то время руководитель краевого управления культуры задумалась, и на лицах трех ее подчиненных появилось то растерянное выражение, которое появляется у ребенка, потерявшего вдруг из вида опекавшего его взрослого.

– Надеюсь, Борис Петрович, вы понимаете, что «Человек с ружьем» – это не «Свадьба Фигаро»? – после паузы обратилась к режиссеру Екатерина Андреевна. – А то в своих режиссерских новациях вы порой очень смело смешиваете жанры. Хочется верить, что вы не превратите революционную пьесу в легкомысленный мюзикл со стриптизом, канканом и прочими низкопробными трюками. (Лица настроенных на нужную волну хористов тут же приобрели осмысленное выражение: «Смотри у нас, трюкач!»)

– Нет у меня нигде ни стриптиза, ни канкана, – надулся Борис Петрович.

– А в четвертом акте «Горячего асфальта» что у вас было, если не самые настоящие стриптиз и канкан. Помнится, у автора пьесы и намека на них не было… – Екатерина Андреевна хорошо знала о многочисленных извращениях исходного драматургического материала режиссером Романюком.

Уязвленный режиссер стал защищать свои извращения:

– Понимаю, вы говорите про танец асфальтоукладчиц. А что мне было делать? В четвертом акте этой пьесы, которую нам так настойчиво рекомендовало управление культуры, текст был еще более убогий, чем в первых трех. Как без живого, веселого танца можно было передать радость женщин-тружениц по случаю досрочного окончания укладки асфальта на площади Парижской коммуны?

Ехидную реплику режиссера Екатерина Андреевна приняла близко к сердцу. Получалось, что они тут, в управлении, чуть ли не сами сочиняют убогие тексты рекомендуемых театру пьес, а лично она – их самые бездарные четвертые акты. Да еще препятствует хоть какому-то их «оживляжу».

– Даже самый убогий текст вовсе не обязывает ваших «тружениц» раздеваться до бюстгальтеров и так высоко задирать ноги… Вы уж, Борис Петрович сделайте одолжение, пойдите, пожалуйста, навстречу нашему косному управлению культуры: пусть зритель вашего театра увидит в Смольном штаб революции, а не ночной вертеп. Танцевать там не надо. Даже в шинелях…

Екатерина Андреевна повернулась к Малькову:

– Я, товарищ Мальков, вовсе не хочу сказать, что роль Фигаро как-то компрометирует актера. И в «Человеке с ружьем» от исполнителя главной роли тоже требуется недюжинная живость. Но это – живость совершенно другого рода. Там, – она показала рукой направо, туда, где резвились пустенькие комедии, водевили и мюзиклы, – там ужимки, розыгрыши, бытовое комикование. Здесь, – она показала налево, откуда сразу будто бы послышался чеканный шаг красногвардейского патруля по ночному Петрограду, – здесь кипучая энергия вождя революции! Там, – рука направо, – по большому счету, все слова на потребу жаждущей развлечения публике. Здесь, – рука налево, – каждое слово отзовется в истории всего человечества громким эхом. Там – насмешка над прошлым. Здесь – гимн будущему…

Дисциплинированно провожающие каждый раз руку Екатерины Андреевны глаза ее молчаливого хора вначале дружно подтверждали: «Да-да, там насмешка, а здесь – гимн…» Но это энергичное интеллектуальное упражнение скоро вконец измотало хористов. На их лицах опять появилось беспомощное ребяческое выражение – то, которое появляется у воспитанных детишек, когда их спрашивают, кого они больше любят – маму или папу?

И, действительно, странное дело: чем горячее Екатерина Андреевна убеждала присутствующих в том, что живость Фигаро и Ленина – материи из разных опер, тем более крепло у тех убеждение, что в мировой драматургии нет более близких по духу персонажей, чем севильский цирюльник и первый председатель Совнаркома. И не поимев успеха в исполнении роли первого, на роль второго нечего и замахиваться.