Алик Затируха - Искатели сокровищ

Но в этот раз убежали не все. Один пес остался. И остался, как оказалось, с очень серьезными намерениями.

В начале своего пути к нашей палатке он только все сильней вилял хвостом. Потом виляние перешло на все его тело. Последние метры он прополз на брюхе. Выражение его морды было понятно любому: «Сами видели, в какую подозрительную компанию занесла меня судьба. А разве таково мое предназначение? Разве не достоин я лучшей доли?.. Всегда с большим интересом присматривался к вашей экспедиции. Вполне сочувствую ее высоким целям. Возьмите меня к себе, пожалуйста! Надеюсь оказаться полезным работником. Все задатки для этого у меня имеются…»

Вожак еще раз оглянулся и призывно гавкнул. Не помогло. Видать, намерения дезертира были серьезными и продуманными.

– В парне есть что-то от ризеншнауцера, а? – неуверенно оценивал я подозрительную породу гостя.

– А, по-моему, в его сотворении больше замешана кавказская овчарка, – предположил Вася.

– А, по-моему, в его сотворении больше всех замешан пьяный в дымину хирург-ветеринар, – присоединился к кинологическим исследованиям Моня. – Понапришивал друг к другу части от разных собак – вот и получилось черти что.

– Не всегда разбойником был, ошейник вон есть, – я заметил в густой шерсти пса ремешок.

– Выбрасывают хозяева собак на улицу, вот они и дичают, – сочувствуя гостю, сказал Вася.

– Этот больше дичать не желает. Что будем делать? Поставим на довольствие? – задал я вопрос коллективу.

– А геркулесовую кашу будешь есть? – ласково спросил Вася.

Верно оценив благожелательные интонации, кобелек снова завилял всем телом и тихо заскулил. Это было расценено как согласие на все, и я вынес решение:

– Записать в дневнике экспедиции: «Пришел пес. Рекомендации отсутствуют, но собеседование выдержал успешно. Зачислен в штат экспедиции уфологом-наблюдателем. По совместительству – ночным сторожем. Кличка…» Как назовем нашего нового товарища?

Невыразительные Васины Джек и Полкан не получали поддержки коллектива. Но, учитывая его бурные идеологические протесты, Партизаном нового члена экспедиции решено было звать только временно – до того, как в уфологическом лексиконе подберем для него что-нибудь не так режущее комиссарский слух. Сам Партизан свою кличку принял безропотно и с первых минут стал откликаться на нее так, будто тоже прекрасно понимал: временное – это навсегда.

…Всего несколько дней прошло после учреждения Дня уфолога, а слухи об НЛО и аномальной зоне расползлись далеко окрест. На поляне имени ХХV съезда стали появляться люди, желающие выразить свои симпатии уфологии и свое искреннее почтение – уфологам. К нашему удивлению, пробами аномального грунта заинтересовалась даже мытищинская пресса.

«Свои, Бобик, свои!» – солидным голосом уговаривал Партизана пропустить его в аномальную зону юный корреспондент «Мытищинского комсомольца». Он был вежлив, но напорист. Уходил с полянки не с пустыми руками.

– А напечатаете? – спросил я, кивая на исписанные страницы в блокноте журналиста.

– Вообще-то такие материалы – НЛО, экстрасенсы, аномалии – так же труднопроходимы, как всякие упоминания о катастрофах, проституции или массовом падеже скота на родных просторах. Но у нас же Уткин редактор! Слышали? – юнец-писака сказал об Уткине так, как сказал бы о своем полководце суворовский солдат. – Дуй, говорит, Витюха, посмотри, что там за Чудо-Юдо в лесу объявилось? Давненько мы цензуру-матушку не дразнили…

Моня, как и было условлено еще в котлетных Филях, освобождался от зоологических, а потом уфологических работ раньше других.

Официально причину такого освобождения я озвучивал так: «Откопаем или нет драгоценный сундук – это еще бабка надвое сказала. Но без нетленных ценностей мы отсюда не уйдем. У нас будет полотно Моисея Абрамовича Рабиновича».

Моня, тоже понимая, что за Васей и мной, как землекопами, ему не угнаться, старался оправдать официальную версию освобождения.

Вася, осторожно заглядывая через плечо Мони, с удовлетворением убеждался, что это полотно не станет вызовом советской власти и потому не обяжет его в очередной раз выступить в ее защиту.

Оказывается, кистью и красками Моня мог не только бодаться с государством. Сейчас он писал пейзаж. Простой и трогательный. Он писал нашу полянку.

– Молодец, Моня! – атлет Вася бережно обнимал Моню за худенькие плечи. – Правда, Алик, хорошо получается?

– Посмотрим, что получится в итоге, – я старался высказываться сдержанно, как заботливый педагог. – Восторга с мурашками по коже пока не чувствую. Восторг с мурашками по коже – вот реакция здорового организма на любое выдающееся произведение искусства.

…Перед отбоем уфолог-наблюдатель, он же ночной сторож, обегал вверенную ему аномальную территорию, пару раз гавкал на только ему известных злоумышленников, с чувством выполненного долга заходил в нашу палатку, ложился у входа и, казалось, тоже с большим интересом слушал на сон грядущий, что там передает «Би-Би-Си», – всегда готовый толково отозваться на вопрос: «А вот что на этот счет думаешь ты, Партизан?»

Хилые зарубежные радиоволны, сталкиваясь с мощным заслоном отечественных глушилок, с жалобным воем откатывались обратно. «…Галич… Галичу…» – нелегко было разобрать, что пытаются рассказать своим русскоязычным слушателям работники старейшего питомника радиоуток.

– Наши высшие литературные органы нигде не оставят поэта без намордника. Не цензура – так глушилки, – я высоко оценивал многогранную деятельность наших высших литературных органов.

– Вот и зря! – убежденно сказал Вася. – Не будь такого к ним внимания, многих так называемых поэтов никто бы и не знал. Пусть себе выговариваются – и сразу всем станет ясно, какие они на самом деле поэты.

– Как же можно выговариваться, если слово – влево, слово – вправо от магистральной линии – и ты прикрепляешься к органам как туберкулезник к тубдиспансеру…

– Вот я и говорю: зачем глушилки, намордники и всякие там диспансеры? Ни к чему такая опека. Она-то и порождает дутые авторитеты. Рассердился на советскую власть в рифму – вот уже и поэт. А если это получается с пеной у рта – значит, великий. Не эти признаки определяют настоящего поэта. И не зарубежным радиоголосам решать, кто у нас поэт, а кто нет.

– Это должны решать исторические пленумы ЦК КПСС по дальнейшему развитию хорея, анапеста и амфибрахия, – высказал догадку Моня.

– Это должен решать народ, – спокойно сказал Вася. – Читатели.

– Вот-вот, – сразу согласился я. – Народ – он разберется. Когда я был поэтом-отщепенцем…

– О-оо! – хором воскликнули комиссар и худрук экспедиции.

– Какое богатое и поучительное бытие у нашего уважаемого руководителя, да, Моня? – с почтением сказал Вася.