Алик Затируха - Искатели сокровищ

И он старался в долгу не оставаться: «А ваш-то Димитров – вон как звонко отхлестал фашистскую фемиду по мордасам!.. А еще хочу сказать, что погрузчики, изготовленные в одном из крупнейших городов Болгарии, Толбухине, – это самые надежные помощники и в нашем 16-м цехе, и на всем ТЭЗе. Так держать! Выше знамя социалистической интеграции! А теперь, товарищи, давайте споем „Алешу“…»

И вот ведь какой феномен. Наяву представления о Болгарии давались Игорю Михайловичу легко, непринужденно, даже в охотку. А снилась только Америка.

Ни Болгария, ни Черное море, ни кафе, где он пел «Алешу», не приснились ни разу. Он уже перестал в ответ на всякие заигрывания отвечать, что он-де не в Америку едет, а выковырнуть из подсознания этот американский пунктик никак не удавалось. Америка снилась и снилась.

И ладно бы эти сны были с каким-нибудь безобидным туристическим уклоном – прогулки по Диснейленду и Голливуду, осмотр статуи Свободы, посещение ключевых матчей НХЛ и НБА. Нет. Во всех своих американских снах Игорь Михайлович раз за разом дискредитировал высокое звание советского человека.

Вот и в этот раз.

Уже в Нью-Йоркском аэропорту он развязно сказал обступившим его журналистам, что решения последнего съезда КПСС не могут не вызвать у него горькой усмешки. Уж сколько их было – этих «исторических» съездов, а воз и ныне там. Как была в Тольятти колбаса только по талонам, так и осталась; как было это одно название, а не колбаса, так и есть; как не было там в магазинах мяса, так и нет его; и чего там только еще, как говорится, нет…

Оказавшемуся ближе других к нему корреспонденту («Из „Нью-Йорк Таймс“, – не сомневался Игорь Михайлович. – Они тут самые шустрые». ) мастер ТЭЗа сказал, что он «всегда ставил „Нью-Йорк Таймс“ в пример нашей серой, заскорузлой печати», и пообещал ему потом, как только он обустроится в «Уолдорф-Астории», «еще и не такое рассказать».

Но, внимательно приглядевшись, он вдруг с испугом узнал в этом солидном человеке видного советского журналиста-международника Сорина. Сорин укоризненно сказал: «Я не сомневался, что мне придётся писать в „Правде“ о вашем недостойном поведении в обществе так называемого всеобщего благоденствия. Но это уже не просто поведение. Как видно, придется еще более заострить акценты», – и зло застрочил в своем блокноте. Заглянув к нему через плечо, Игорь Михайлович разобрал лишь заголовок будущей статьи: «Доколе?!» и одну строку: «Он тут родину позорит, а на ее рудниках тачки некому возить…»

«Товарищ Сорин, – Игорь Михайлович умоляюще протянул руки к собственному корреспонденту „Правды“, – прощу вас – не заостряйте, пожалуйста, акценты. Позвольте мне искупить свою вину перед родиной прямо здесь, в обществе всеобщего благоденствия». «Так называемого – всеобщего благоденствия, – строго поправил его Сорин, но кляузу свою писать перестал и, подозрительно взглянув из-под очков на Игоря Михайловича, коротко бросил: – Хорошо, искупайте».

Миг – и Подшивалов оказался среди мрачных полуразрушенных зданий. Большинство окон были разбиты. На тротуарах валялись ржавые остовы автомобилей, мятые банки из-под пива, дохлые кошки… Пахло загнивающим капитализмом. Преобладающим элементом настенных граффити было: «Отречёмся от старого мира!»

«Гарлем…» – смекнул Игорь Михайлович.

Посреди улицы стоял броневик. Перепоясанный пулеметными лентами матрос раздавал с него чернокожим американцам блестящие от смазки трехлинейки со штыками. Игоря Михайловича пропустили без очереди. Слышалось укоризненное: «А ведь чуть было не продался капиталу за полтора килограмма брауншвейгской колбасы. Хорошо, корреспондент „Правды“, как всегда, начеку оказался».

Подойдя за своей винтовкой, Игорь Михайлович узнал в матросе Сорина.

«Значит, так, – сказал тот ему. – Как видите, мои разоблачительные статьи возымели действие. Революционные массы Америки берутся за оружие. Вооруженное восстание назначено на сейчас. „Аврора“ уже на Гудзоне. Вам брать „Уолдорф-Асторию“. Вашей героической гибели при ее штурме будет посвящен самый кассовый бродвейский мюзикл. Все билеты на него уже проданы. Подкрепитесь перед боем».

«На хрена мне такой мюзикл!» – хотел было возразить Игорь Михайлович, но какая-то здоровенная черная бабища в кожаной куртке и с «маузером» на крутом бедре уже потащила его к ближайшему контейнеру с пищевыми отходами. Там, не замечая у будущей жертвы штурма «Уолдорф-Астории» никакого энтузиазма, она силой перегнула Игоря Михайловича через край контейнера и на чистом русском языке приказала: «Жри!» Через другой край уже заглядывал Сорин и требовал: «Не воротите рыло! Подкрепитесь тем, что употребляют в пищу обездоленные американцы. Я не раз писал об этом в «Правде».

Игорю Михайловичу совсем не хотелось есть, тем более отбросы. Его и без того подташнивало. Сорин прошипел: «Не будьте привередливы, не позорьте в очередной раз родину! Вон в углу лежит кусок колбасы, возьмите сейчас же!»

Как только Игорь Михайлович взял в руки эту позеленевшую колбасу, в нос ему ударило такое гнусное амбре, такие нехорошие позывы появились в желудке, что он забился в ручищах бабы-красногвардейца. Та, сплюнув сквозь зубы, сказала Сорину: «Доколе же он будет позорить вашу великую родину и все мировое революционное движение!» – и тюкнула Игоря Михайловича по затылку рукояткой своего «маузера». Он потерял сознание.

…Очнулся на окраине какого-то южного (кукуруза – до горизонта) американского городишки, крепко привязанным к большому деревянному кресту.

Часть куклуксклановцев в своих островерхих колпаках молча водили вокруг него зловещий хоровод. Другие старательно обкладывали его ноги дровишками. Игорь Михайлович дернулся, но поднаторевшие в систематическом линчевании негритянского населения мракобесы умели обращаться с путами.

«Думаем, нигер, что мы правильно угадали твое последнее желание?» – усмехнулся один клановец, поднося к его рту тошнотворный кусок колбасы. Игоря Михайловича чуть не вырвало. Тогда этот изверг плеснул на дрова ведро бензина, сунул в рот сигару, достал зажигалку, прикурил и, не гася огня, вопросительно посмотрел на клановца-бугра.

Игорь Михайлович закричал: «Так я же белый, господа! Вы что, не видите – белый же я!.. Выше знамя расовой сегрегации! Америка – только для белых!..»

Поджигатель молча поднес к его глазам зеркало – и Игорь Михайлович с ужасом увидел, что на него смотрит губастое негритянское лицо. Как же так, откуда оно у него взялось, такое? «С кем поведешься – от того и наберешься», – припомнил ему революционный гарлемский эпизод палач и снова выжидательно посмотрел на старшего расиста. Тот медленно подошел к привязанному Игорю Михайловичу и снял со своей головы колпак. Это был Сорин.