Ксения Хорт - Белый шум. Сборник рассказов

С тех пор я не могу слышать новости. Хотя теперь уже могу, наверное… осталось только выплыть из окружающей меня белизны…

***

Кажется, уже давно за полночь. Прихожу в себя. Лежу на полу, около кресла. Ее уже нет. Она ушла, оставив около меня очередной приемник. Скорее всего, последний. На столе лежит ее комплект ключей от моей квартиры…

Я не хочу вставать – двигаться все еще сложно.

Вместо этого я включаю радио.

***

Больше ко мне никто не придет. Шоковая терапия сработала на мне. И потеряла для меня всякий смысл. Невозможно бежать от своих страхов, излечивая чужие. По крайней мере, бежать долго. Мы слишком привыкли прятаться за маски – успешного актера, не ошибающегося лекаря, обычного человека. И всё-то у нас распланировано: свадьбы, разводы, роды, похороны, сколько сантиметров цинизма на лицо и пластинок жвачки в рот, чтобы не сболтнуть ничего лишнего или личного, и никакого намека на себя настоящего не позволить.

А время не резиновое. И не думается мне, что перед смертью мы будем вспоминать свои маски.

А больше-то и нечего.

Я хочу отдохнуть. От себя и своего страха. От врачевания, без должного на то права. От моей маски безразличности. Когда душа уже обросла панцирем, почти невозможно вернуть ее способность сострадать. И чувствовать боль.

Но я хочу попытаться.

Я просто хочу жить.

***

Всего этого не было. Ни мертвых мышей, ни разбитых приемников. Ни Ее. Мне просто захотелось немного отвлечь тебя от твоей реальности. От работы с 8 до 16.30, от мороза по утрам, от стоящих под окнами машин. И сейчас ты сидишь на диване, читаешь эти строчки и постепенно понимаешь, что за всей шелухой этих слов стоит твоя и моя жизнь. Ты меня слышишь?..

В последних маршрутках зачастую мало пассажиров. И этот раз не стал исключением – одна девушка спереди, около водителя, и еще человека четыре в салоне. Все кемарят. Дорога пуста – по этому шоссе ночью мало кто ездит; можно сказать, мертвая зона.

Интересно наблюдать, как в одном месте собираются абсолютно разные люди. Их не связывает ничего, кроме общей дороги на 40 минут. Разные мысли, жизни, привычки, разные сны. Девушка на первом сиденье уже давно в своих нежно-голубых сумерках, собирает перламутровые перышки и вплетает их в венок. Она обычно записывает свои сны, собирая их в какой-то не то литературный, не то психологический цикл-очерк. Запивает снами одиночество. Может, потому-то они и такие красочные и насыщенные, с ощущениями, запахами. Ярко-фиолетовые маки на душистом поле, которое освещено только луной и звездами. Она даже чувствует этот запах, терпкий, где-то немного приторный, но все равно свежий. Она бежит по полю, и теплая роса, почему-то еще сохранившаяся на травинках и цветах, омывает босые ноги… Законченный венок взмывает вверх и плывет по небу, уже сотый или сто первый; кажется, будто только из таких венков и составлен млечный путь…

Рядом разворачивается сон мальчика, который едет вместе с бабушкой: солдатики против кота, вполне такой мальчишеский сон. Вот только почему-то кот на этот раз побеждает. Бьет своей огромной рыжей лапой оловянных воинов, которые не успевают отреагировать ни на один удар. Кот-победитель дергает хвостом и идет пить молоко из своего блюдца с голубой каймой, заботливо оставленного бабушкой.

Сама же бабушка, даже во сне крепко вцепившись в сумку, видит свое прошлое. Она еще совсем девчушкой гонит гусей домой, бежит по лужам в незастегнутых сандалях и в платье в горошек. А у ворот ее ждет отец, только что вернувшийся с фронта. Он подхватывает ее на руки и крепко обнимает. То ли слезы, то ли капли дождя катятся по их щекам. Конечно, сон немного приукрасил воспоминания, сделав их более яркими. Но какая разница?

Напротив бабушки и внука кемарит профессор. Он уже почти вывел в своем черно-белом сне нужную формулу, но мел кончается, и он не успевает дописать последнее число. И пока он достает очередной мелок из кармана пиджака, на доске поверх формулы начинают вырастать васильки и ромашки, делая сон цветным.

В самом конце маршрутки спит дембель. И впервые за два года видит не казарму, а рыбалку. Туманное утро окутывает удочки, деревья, и даже сигарету во рту. Внезапно слышится тихий звон бубенчиков, прицепленных к удочке – клюёт! Пора подсекать…

А водитель все смотрит и смотрит вдаль шоссе. По его бокам – бусы из фонарей, впереди виднеется мост, длинный и совершенно пустой. Он все тянется и тянется… Водитель должен довести своих пассажиров до конечной, пусть даже и во сне. Ведь сама маршрутка уже давно разбилась, и все, кто в ней ехал, так и остались спать и видеть свои сны. Двойная сплошная на иссиня-черном асфальте, ночная прохлада, шумные тополя, и сны, сны, сны…

Любое творчество – это противоядие от реальности.

Это славное ощущение, что тебе осталось полгода. Что вот оно время, вот ты, а во-о-он там точка конца. И главное – до нее добраться. Не спрашивайте, как я дошел до этой мысли – это долгая история, начавшаяся несколько лет назад и закончившаяся вот этим вот. Моя психика не выдерживает и ищет хоть какой-то выход.

Пока что я просто поставил себе срок. Хорошо знать, что ты умрешь в ближайшем будущем.

Мой друг твердит, что все будет зашибись, надо только подождать, открыть глаза и чакры, и начать любить этот мир. Этот гребаный мир и этого гребаного себя. Дело за малым: перестать думать о том, как славно было бы вкатить себе чего-нибудь, вырубающего башку. И с оттяжкой выйти отсюда.

Я же оптимист, мне же всегда кажется, что все будет о’кей, хорошо, просто отлично.

Что все решаемо.

Только ни черта это не так.

Ни-чер-та.

Когда ты чувствуешь беспомощность настолько, что тебя сворачивает судорогой, ты в один момент глохнешь, слепнешь и выворачиваешься дугой… нужно ждать. Больше ничего не остается – ждать, когда это все пройдет, а тебя отпустит. Но судорога проходит, а беспомощность остается. Да, ты не помнишь приступ, замечаешь только его последствия – ватные ноги, паршивый слух и плохо гнущиеся пальцы. Ты понимаешь, что в ближайшую неделю не сможешь попасть этими пальцами по струнам, и от этого становится только тошнее.

Потом судороги проходят. И это место занимают панические атаки. Два раза в день, по 40 минут. Без праздников и выходных. Собственное тело напоминает тебе бетонную клетку, из него так и хочется вылезти.

Когда это продолжается второй месяц, ты приходишь к мысли о том, что все это конечно. Смерть, которая когда-нибудь тебя все равно настигнет, больше не кажется тебе чем-то болезненным или страшным, скорее – глотком свежего воздуха или прохладной рекой. В которой тебе наконец-то станет легче.