Анатолий Арамисов - Гроссмейстер

И тоже вышел из зала.

Люди в зрительном зале шахматного турнира слились в своем ожидании очередного хода Савельева в единый нетерпеливый и своеобразный организм, который шумел, несмотря на запреты арбитров, вздыхал, спорил, возмущался, замирал в восхищении от замысла юного игрока. На десятом ряду особо выделялся вертлявый молодой человек, который недавно получил оплеуху. Он завладел вниманием своих соседей и горячо доказывал бесперспективность атаки белых фигур. Саша несколько раз бросал взгляд в ту сторону. При этом его глаза сужались от злости, но никто, кроме соперника Савельева, не замечал этого. Но и он, этот маститый гроссмейстер, тонкий психолог, даже близко не догадывался, какие посторонние мысли сейчас бродят в голове у мальчика.

Как он похож на того мерзавца по фамилии Терентьев. Когда меня привели в группу глухонемых, через день к нам в комнату завалился он, со своей компанией. Подошел близко, наклонился, взял меня за подбородок. Ухмыльнулся мерзко, из его рта несло как из помойной ямы.

– С прибытием тебя, дорогуша! С пропиской, как говорится.

Я даже не ожидал, что он меня так подло ударит. Схватив двумя руками за затылок, он резким движением наклонил мою голову навстречу своему колену. На пол комнаты, на мою постель хлынула кровь из разбитого носа. Вдруг откуда-то сбоку меня сильно ударили по голове. Я упал. Компания отошла, походила по комнате, вышла в коридор, о чем-то посовещалась. И потом они вернулись. Знакомиться. По очереди подходили ко мне, протягивали руку и называли свое имя. В ответ на мое молчание били ладонью по кровоточащему носу, по голове, в висок. Это у них называлось «прописаться». Своеобразный ритуал. Мне об этом рассказали позже. Они не скрывали того, что мечтают после выхода из детдома во взрослую жизнь стать «ворами в законе». А не «фраерами», как все остальные. И верховодил ими этот Тереньтев, «пятнадцатилетний капитан», как он себя называл.

Я не смог заснуть в ту ночь. Лежал на спине с открытыми глазами. Рядом сопели незнакомые мальчики, с которыми мне предстояло провести много месяцев. Картинки прошедших дней мелькали у меня перед глазами, путались, наскакивая друг на друга, одна страшней другой. Мне очень хотелось умереть в те дни. Мама однажды рассказала, куда ушел дедушка, когда его похоронили на кладбище. На небо. Я не знал, как это можно сделать – уйти на небо, если ты тяжелый и не можешь летать. Но мне ужасно захотелось тоже уйти вслед за мамой и папой и обязательно встретиться там с ними, на этом загадочном небе.

Спустя две недели я научился драться. Я никогда не дрался раньше, когда жил с родителями. Меня никто не обижал, и я никого не трогал. Здесь же было совсем по-другому. Если ты не дерешься, значит, ты не живешь в детском доме. Ты просто умрешь. Вынести постоянные побои невозможно. Так было с двумя мальчиками, которых привезли немного позже меня. Их били, а они не защищались. Не давали сдачи. Сначала одного увезли куда-то, и он не вернулся. Я думаю, что мальчик умер. Потому что он все время кашлял кровью. И еле передвигался по комнате, почти все время лежал на кровати. Второго мальчика тоже увезла скорая помощь. Он был без сознания. Его избили за то, что он не хотел отдавать свой подарок на Новый год. А он хороший был, этот мальчик. Начал меня учить языку глухонемых. Показывал пальцем на предмет, а потом жестикулировал руками и что-то мычал. Я сначала с трудом запоминал эти жесты, а потом легко стал понимать его.

Первая моя драка случилась с одним беспризорником, которого отловила полиция на вокзале. Он рылся в моей тумбочке, когда я пришел с ужина в комнату. Оглянулся на меня, нагло ухмыльнулся и пошел, держа в руках мое мыло и две конфеты, которые мне подарила тетя по фамилии Прохорова. Та самая, которая приняла меня от врачей «Скорой». Ее звали Полина Григорьевна. Она почему-то очень хорошо относилась ко мне, особенно в первый месяц, когда было совсем тяжело.

Беспризорник долго сопел, боролся со мной, но конфеты и мыло не хотел отдавать. Все пацаны из комнаты сгрудились возле нас, что-то азартно кричали, словно болельщики на боксе. Я понял, что если сейчас не сумею победить и отобрать свои вещи, то потом могу ничего больше в тумбочку не класть. Украдут.

В конце концов, я разбил ему нос тем самым приемом, который применил против меня мерзкий Тереньтев. Беспризорник заревел, увидев много своей крови на полу, закрыл лицо руками, пополз прочь. От входа в нашу комнату раздался знакомый голос. Все обернулись.

– А ты, немой, молодец! Усваиваешь уроки мои. Хорошо вмазал! – прислонившись плечом к дверному косяку и засунув руки в карманы, Терентьев жевал жвачку. За ним выглядывали его приятели. Я дрожащими руками подобрал с пола мыло и конфеты, сунул их в тумбочку, вытер кровь со своего лица.

Однако Тереньтев недолго командовал над нами в детском доме. Наверное, в нем было столько злости, ненависти к людям, накопленное за все 15 лет пребывания здесь, что это должно было закончиться очень плохо. В очередной раз он со своим дружком бежал «на волю», как они выражались. Решили спрятаться от полиции в лесу. Выбрались за город, углубились в чащу. Случайно наткнулись на дом лесника. Дверь была закрыта, лесник ушел осматривать свои угодья. Разбили окно, залезли. В избушке нашлась водка, колбаса в холодильнике. А также ружье с патронами. Наши «герои» выпили водки, забрали оружие и пошли «гулять». Сначала они пульнули по кабине электровоза, который тащил цистерны с нефтью. Дробь разбила боковое стекло и ранила помощника машиниста. Потом Терентьев стрельнул по коровам, беспечно жевавшим травку на поляне у леса. Животные с ревом бросились прочь. Спустя полчаса в округе уже знали о двух пацанах, которые палят из ружья по всему, что движется. Нашелся смелый мужик, который пошел с голыми руками их обезвреживать. Он не знал, что перед ним стоит законченный подлец по фамилии Терентьев. Если бы знал, может и не пошел бы. Когда мужик подошел к двум пьяным подросткам на расстояние в десять метров, Терентьев выстрелил из ружья картечью ему в грудь. Из двух стволов одновременно. Убил наповал.

Спустя полчаса на место происшествия приехала полиция. До нас дошли слухи, что они не могли захватить Терентьева и его дружка до тех пор, пока у этих гадов не кончились патроны. Отстреливались. Потом в наш детдом приезжала из Москвы одна комиссия за другой. Директриса каким-то чудом удержалась в своем кресле. Сразу притихла, не орала на нас как раньше.

Что стало с Терентьевым и дружком, мы так толком и не узнали. Кто-то говорил, что его застрелил полицейский, кто-то утверждал, что их судили и отправили в колонию. Нам об этом взрослые не сообщали. Но одно помню точно. Весь детский дом облегченно вздохнул, когда в его коридорах не стало слышно скрипучего, противного голоса Терентьева.