Дарья Третьякова - Обида, прощение, жизнь. Новелла о женщине

Все детство я была очень послушной девочкой. Никаких замечаний по поводу шума, помощница, умница в школе, игры с любимой мамой, чтение, тотальное нахождение дома и никаких прогулок. Все это было нормой моего детства. Я прочитала кучу книг и изрисовала тонны бумаги, разучила массу композиций на фортепиано, развела и продала около сотни хомячков в местном зоомагазине, построила домик куклам, раскрасила уйму раскрасок. Все это очень и очень хорошо, сейчас я чувствую, что мне это помогает, но тогда я просто это делала, так как вся эта творческая волокита одобрялась матерью и не вызывала никакого ее негатива.

Негатива я очень боялась в то время. Он был подобен смерти. Стыд и страх охватывали меня, когда за какую-то провинность или слова мама переставала со мной разговаривать до тех пор, пока я не умоляла простить меня. «Мамочка, любименькая, прости, я больше так не буду никогда. Пожалуйста, прости!» От этих слов до сих пор потеют ладошки и щемит в области сердца. Говорить мне их следовало всегда, когда мама начинала молчать и игнорировать меня. Иногда я не знала причину. Сейчас мне это напоминает игры молодых девушек со своими парнями. Когда дама обижается, а кавалер должен угадать, приползти и, конечно, что-то подарить или пообещать миллион алых роз и светлое будущее. А вот тогда, в детстве, мне такие ситуации ничего не напоминали, а обрушивали мой мир, в центре которого находился самый главный человек, обиженный мной… Мной, ребенком. Порой я не хотела идти просить прощения, отпущения своих грехов. Тогда ультимативное молчание затягивалось на несколько дней. Детское сердце не выдерживало, и я снова ползла с мольбами к дорогому мне человеку. Тащила ей какие-нибудь поделки или рисунки, которые всегда мастерила с любовью. Мама всегда прощала меня, а я была счастлива, как приласканный нашкодивший щенок.

Но все то, что имеет начало, имеет и конец. Упоение собственной властью, собственной значимостью, понимание того, что ты важен и нужен и пользование этим. Сейчас я причисляю эту к грехам гордыни и тщеславия. Можно искать этому оправдания. Я искала. Долго. Мол, не любили в детстве, уделяли мало внимания. Но человек способен анализировать. Анализировать не только подружек и их мужиков, но и причины собственного поведения, последствия для себя и других. Самоутверждаться на слабых: дома – на собственном ребенке, на работе – на чужих детях. Вот она одна из прелестей работы в школе для многих практикующих учителей. Не для всех. Но для большинства.

Мы жили в частном секторе недалеко от аэропорта. Дом был старый и съемный. Напротив дома бежала речушка. Рыбаки любили покидать удочку с крошечных пирсов, на которых умещался сам мужик и его ведро. Возле пирсов стояли столики и лавочки для отдыха в летний погожий день. Мне тогда было около трех лет. Отец всегда хорошо мариновал мясо для шашлыка. Как гурман, он переворачивал шампура, наслаждаясь каждой капелькой жира, которая стекала вниз на угли. Мать никогда не лезла в этот процесс. Для отца шашлык был одним из немногих способов вызвать благодарность в свой адрес, а не массу замечаний и укоров.

Тот день выдался солнечным. Папа возился у костра, мама резала овощи, стоя за деревянным столиком. Все уже было готово к обеду. Мама велела вымыть руки в речушке и садиться за стол. Спустившись к пирсу, я присела на корточки и потянула ручонки к воде. Малюсенький пирс казался мне огромным и возвышающимся над водой на непреодолимое расстояние. Нельзя было возвращаться к столу с грязными руками, я тянулась, как могла до сверкающей глади воды.

Всплеск… И я скрылась с пирса. Плавать я не умела. Уйдя вниз головой под воду, я не ощущала дна, а просто барахталась с открытыми в воде глазами. Вверху был свет и пузырьки кругом. Дыхание остановилось, но страшно мне не было. Я пыталась вытащить голову на поверхность, пыталась кричать. Пузырьков становилось все больше и больше. Тогда я не понимала, что такое заканчивается смертью. Я вообще еще не знала, что люди могут умирать, поэтому паника не овладевала мной.

Вдруг нечто начало толкать меня снизу на поверхность, я снова видела сияющий свет, но уже не сверху, а вокруг себя. Руками я дотянулась по края пирса и вытащила себя на поверхность. Вылезла, отряхнулась и пошла к столу. Родители спросили, почему я такая мокрая. Я ответила, что упала. Обед продолжился своим чередом.

Я видела все это во сне снова и снова уже будучи взрослой. Один и тот же сон, и то самое нечто, помогающее мне выбраться на поверхность. Я спрашивала родителей об этом случае неоднократно, но мне не давали никого внятного ответа. Отец говорил, что никуда я не падала, а просто облилась. Мама говорила, что я попросту не могу помнить события такого раннего детства.

Я нашла тот старый дом, спустя двадцать с лишним лет. Дом находился в другом городе и в другом регионе страны. Отец почему-то называл мне какой-то странный адрес, не имеющий отношения к реальному. Но после многочасового турне по городу детства, я все равно его нашла. Там все было точно таким же, как в моем воспоминании, что еще раз подтверждало, что это не просто сон, выдуманный мной. Что скрывается за этим случаем из детства и что за существо меня спасло? Я верила, что пойму это, оказавшись на месте событий.

Уже большая девочка, я стояла на этом кусочке деревянной конструкции, немного уходившей в воду. Речка по-прежнему бежала, глубина действительно оказалось большой. Недалеко строился новый жилой комплекс, шум стройки перебивал журчание воды. Снова было лето, и снова я на этом месте. Наш дом был заброшен, забор покрылся мхом. Столик и лавочки вырваны из земли. Трава кругом. Огромные деревья склонились над всей этой картиной. Я оступилась и промочила одну ногу. Вода оказалась холодной. Кто-то будто толкнул меня в спину. Но в этот раз намок лишь носок кроссовка…

Отношения со смертью у меня сложись самые прекрасные с самого детства. В словах нет никакой иронии или сарказма. Она проходила рядом несколько раз в период от рождения до лет так двенадцати. Именно тот возраст, когда мама меня любила за послушание и подражание ей самой. Случай летом на реке – не первое наше свидание с дамой с косой. Примерно за год до этого я находилась в реанимации от отравления и истощения, вызванного дизентерией, которая, в свою очередь, настигла меня от поедания грязных гранат. Подробностей не будет. Я их просто не помню.

Перед школой я попала в больницу с заражением крови и предполагаемой ампутацией левой руки. Каждый день в палату возвращали девочек без руки, ноги или пальца. Ни меня, ни других детей это не пугало. Мы просто рассуждали о боли, которую приносит тот или иной укол, о том, болит или не болит пораженная конечность, о том, когда придет мама с папой. В это отделение не пускали родителей. Отделение гнойной хирургии – запретная и печальная зона. Врачи были добрые, а вот медсестры постоянно орали. Меня вообще почему-то очень невзлюбили.