Дарья Третьякова - Обида, прощение, жизнь. Новелла о женщине

В палате было жарко. Мама купила мне новый наряд для больницы: короткий топик с желтой птичкой и шорты-юбка в клеточку. Вот именно медсестрам он и не понравился. Жирные тетки, работающие в краевой больнице, которые клялись помогать людям, спрашивали у меня, у шестилетнего ребенка, следующие вопросы: «А что сейчас детям модно, как шлюхам одеваться?», «Кто же тебе такой откровенный наряд принес?», «Ты что на пляже?»

Кто такая шлюха – я не знала, но понимала, что тетеньки в белых халатах сильно злятся на меня. Маме я ничего не говорила, потому что боялась, что и она меня будет ругать за то, что я расстроила других взрослых. Она не любила, когда на меня жаловались. Ведь у хороших матерей – послушные дети.

Попала я сюда из-за укуса собственного кота. Пушистый гад разорвал мне руки. Правая пострадала меньше, а вот левой досталось. Неделю меня лечили дома, кутая руки в народное средство и пищевую пленку. В больницу повезли, когда конечности стали в два раза шире по объему, поднялась очень высокая температура.

И снова нечто чудесное сохранило мне здоровье и полноценные части тела. Лечение помогло, меня отпустили на волю. Остались лишь небольшие шрамы от когтей. Они и сейчас со мной. Кстати, кот Кеша прожил со мной долгие годы до его восемнадцати лет.

Потом было несколько сотрясений мозга из-за активных игр. Потом авария на дороге. Голова была разбита о стекло, а позже я начала резко и стремительно терять зрение. Еще один случай произошел в новой квартире во время ремонта. Родители ставили антресоль поверх шкафа, я наблюдала стоя снизу. Рядом стоял небольшой комод, который вскоре тоже должен был занять свое место в доме. Антресоль никак не хотела вставать на место, и вдруг чьи-то родительские руки не выдержали. Конструкция полетела вниз. Я этого не видела, к счастью, только слышала звук. За несколько миллисекунд до падения, мне приспичило залезть в тот самый стоящий рядом комод и поиграть в нем в «домик». Было очень страшно от такого звука, я попыталась открыть дверь комода изнутри, но она была заблокирована свалившейся антресолью. Какие силы запихали меня в этот комод и снова спасли – мне не известно, но я очень им благодарна. Помню, что я смеялась вместе с папой и мамой, что осталась жива. В том возрасте я уже понимала, что значит опасность и оценивала последствия, которые несут за собой такие события.

Утром я проснулась и взглянула на свой маленький стульчик, который всегда стоял около дивана. Каждый раз на нем лежали шоколадные батончики или другие сладости. Отец возвращался поздней ночью и приносил для меня эти лакомства, клал их рядом на детский стул, а утром я была без ума от радости. Но в тот день ничего не лежало на нем. Я пошла на кухню. Мама сидела у окна и плакала.

– А что батька ничего не принес мне вчера? А где он вообще?

Не знаю, но почему-то я называла папу «батькой», так было принято у нас в семье, и ему нравилось именно такое обращение.

– Он не возвращался вчера…

Мать плакала, и я принялась ее утешать. Тогда мне было шесть лет. И с того дня наша жизнь сильно изменилась.

Мобильных телефонов не было. Нельзя было так просто взять и позвонить. Да и вряд ли бы мы тогда дозвонились. Позже в этот же день мама узнала, что отца задержала полиция. То была середина девяностых годов. В России, мне кажется, почти в каждой семье кто-то делал что-то незаконное, чтобы заработать на жизнь. Но кто-то смог разжиться, а кто-то попал «на зону». Наша семья очутилась во второй категории.

С шести до десяти лет я видела отца только через стекло с решеткой и общалась через специальную телефонную трубку. Три, а может и четыре раза в год, мы приходили к нему на свидания в охраняемые домики на территории тюрьмы. Мать оставалась там на пару дней с отцом, а я в это время жила у родни. Перед проходом в тюрьму всегда следовал обыск. Полицейских я до сих пор боюсь. В памяти всплывают какие-то вечные разговоры о «передачках», ссоры мамы и ее свекрови. Последняя всегда обвиняла маму, что ее сын попал в тюрьму из-за нее. Баба Катя поясняла это тем, что маме всегда было мало денег и хотелось больше подарков от мужа. В то время, я ненавидела всех, кто говорит плохо о маме. Она была для меня единственным близким человеком на свете.

Решением суда был тюремный срок и конфискация имущества. У нас забрали все. Подаренные отцом украшения мать прятала в отделении для батареек огромной мягкой игрушки. Часто приходили полицейские с осмотром. По ночам в дверь ломились наркоманы, которые справлялись о положении дел моего отца. В подъезде было страшно ходить. Я вечно оглядывалась. Денег не было совсем. В школах не платили зарплат, мама работала за идею, как, собственно, и другие учителя. В тот период у нас с ней был свой мир, в котором она была любимой королевой, а я ее фанатом и верным слугой. Поделки, открытки и стихи, мое детское преданное сердце – все это принадлежало ей. Мир вокруг был очень злым, а дом и мама спасали меня. Так я думала. В этом меня убеждали каждый день.

Перед судом мне разрешили подержать отца за руку, взрослых не допускали до клетки с заключенным. Полицейский подвел меня к папе. Я хотела плакать, но сдержалась. Сказать ничего я не могла от горечи, да и не знала, что можно спрашивать, когда вокруг суровые дяди в форме. Это продлилось около полуминуты, и меня снова отвели к моим взрослым.

– Почему ничего не спросила у батьки? – резко спросила мать.

– Я не знаю.

Мне стало стыдно, что я снова расстроила маму. Мама всегда винила меня во всем, а я ругала себя внутри. В детстве мне казалось это нормой – быть в ответственности за все. Не только за себя, но и других. За их поступки.

Когда отец попал в тюрьму, баба Аня очень нам помогала. Я любила бывать у нее, часто ночевала. Однажды, вернувшись домой с такой ночевки, я легла кровать, на которой мы спали вместе с мамой. Странный запах чужого пота и мужского одеколона врезался мне в ноздри. В восемь лет я знала, что взрослые девочки и мальчики могут чем-то заниматься в постели. Чем именно – без понятия, но могут. И чей это одеколон я прекрасно понимала.

Дядя Сережа мне очень нравился. Он приходил к нам по вечерам, смотрел с нами телевизор, дарил мне игрушки и сладкое. Он забирал маму и меня с вечерней смены после ее работы и моей учебы, водил нас в ресторан. Он был красивый и добрый. И это был его запах на моей половине постели…

Прошло около двух лет после тюремного приговора моего отца. Мама ждала его, писала письма, ходила на встречи. Но еще в нашей жизни был и другой мужчина. Мне ясно дали понять, что, если вдруг я расскажу папе о дяде Сереже, то мама очень сильно расстроится. И папа тоже. А папе нельзя грустить в тюрьме, так как там и без моих рассказов очень плохо. Я не могла ослушаться маму, да, если честно, то сильно и не хотелось. Мама всегда знала, что есть правильно, и я не сомневалась в этом ни на минуту.