Виктор Кротов - Материал. Рассказы и повесть

Он любил быть один, но одинок он не был. К нему липли все малыши в дворе, с ним любили играть девочки. Но и ровесники, и мальчишки постарше оказывались вовлеченными в завихряющуюся вокруг Мяугли жизнь. Мяугли был главным вдохновителем новых игр. По необъяснимому наитию он всегда знал, кто кем должен быть в только что возникшем мире и кто чем должен заниматься. Когда ему изредка приходилось встречаться с таким же, как он, гением игр, они даже не успевали перейти к самой игре. То поддерживая, то перебивая друг друга, они взахлеб торопились развить сюжет намеченных событий, и остальные участники игры толпились вокруг, с открытыми ртами внимая тем чудесам, которые порождала радостная фантазия.

Игры Мяугли были заразительны. Его увлечения распространялись по двору, как эпидемии. Много дней летали с балконов всевозможные бумажные конструкции, начиная с обычных голубков и кончая немыслимыми сооружениями, которые выделывали в воздухе замысловатые пируэты. Несколько недель вся окрестная детвора, включая даже четырехлетнего карапуза в круглых очках, выпускала рукописные газеты. Потом стали возникать страны. У стран появились флаги, гербы и географические карты. Потом начался выпуск денег.

Игра в деньги меня не умиляла. Подозвав Мяугли к своей скамейке, я решил его немного повоспитывать. Кому же это делать, как не нам, пенсионерам? Он выслушал всё, что я мог ему сказать, тихо вздыхая – скорее от скуки, чем от раскаяния. Однако в конце моей нотации он оживился.

– Сегодня вы в придуманные деньги играете, – говорил я, с ужасом прислушиваясь к своей занудной интонации, – а завтра начнете в настоящие играть…

– А что, наши деньги и сейчас в настоящие пересчитываются, – встрепенулся Мяугли.

– Ну вот! – укоризненно откликнулся я. – И почем вы их друг другу продаёте?

– Сейчас скажу… Значит, сто тринадцать наших сопеек (это у меня квартира сто тринадцатая) составляют один инсектарий (по-русски можно его насекомием называть). Тысяча двадцать четыре (два в десятой степени) инсектария – это одно комодо. Триста пять комодо – гевея, семьдесят одна гевея – тьфуколка, а пятьдесят восемь тьфуколок – одна обычная копейка. Мы наши тьфуколки и прочие деньги называем инфраденьгами. Знаете, как инфразвуки, – они звучат, а простым ухом не слышно…

И Мяугли испарился.

* * *

Прозвище пристало к нему не зря. Свободный дух и чёрные до плеч волосы вполне отвечали образу Маугли. А кошачье «Мяу» напоминало мне другую сказку великого романтика – сказку про кошку, которая гуляла сама по себе. Правда, котёнок-Мяугли был всего счастливее тогда, когда гулял вместе с мамой. Мама у него была худенькая, подвижная, и они бегали по окрестным зарослям, как две девочки, одетые мальчиками. Правда, это случалось не так уж часто. Обычно мама сидела дома и работала. В жаркие дни стрекотание её пишущей машинки доносилось, как с небес, сверху, с лоджии сто тринадцатой квартиры.

Мяугли был похож на Маугли не во всём: основным отличием являлись карманы. У одного из них карманов не было вовсе. Зато у другого это изобретение цивилизации достигло вершины. Или, точнее, необычайной глубины.

Карманы Мяугли в обычном смысле давно были порваны им насквозь и уходили теперь в глубинные полы пальто, которые были всегда увесисто оттопырены. Может быть, я не обратил бы на это внимания, если бы однажды не оказался свидетелем того, как Мяугли искал нужную ему вещь. Ему понадобились нитки. Он засунул руки по локоть, а потом и по плечо в свои полы-карманы и, не сумев нашарить там катушку, стал в нетерпении вытаскивать всё подряд, складывая свой багаж в кучу на моей скамейке. Там были полиэтиленовые пакетики, черные аптекарские резинки, карандаши, блокнот, двушки для телефона и трешки для газировки, перочинный ножик (ножик был и у бескарманного Маугли), моток медной проволоки, скрепки и кнопки, маленький совок, баночка с крышкой, стальной шарик, несколько палочек и щепок, гриб-трутовик, горсть камешков, кусочек мела, бесчисленное множество бумажек, записочек и мятых листочков, бланки для прачечной… – вот то немногое, что мне удалось упомнить со своим склерозом. Ах да, и катушка ниток, которую Мяугли торжествующе вытащил из самого дальнего угла одного из своих суперкарманов.

* * *

А однажды появилось существо. Сейчас оно припоминается мне, как большой обмякший воздушный шар. Не очень хорошо выбритый полусдувшийся шар в шляпе. Но стараясь быть объективным, я заставляю себя вспомнить, что существо было в костюме, в очках, с портфелем – с всеми атрибутами интеллигента. Существо присело ко мне на скамейку и, бросив взгляд на статью в «Литературке», которую я усердно штудировал, заговорило со мной о техническом прогрессе. Оно говорило с аппетитом, внушительно, оно обволакивало меня свей эрудицией, начитанностью, свободным парением от одной темы к другой, но я не мог почему-то уловить ни одной из его мыслей. Неужели мой склероз и тут дал себя знать?

К подъезду подошла мама Мяугли с нагруженной сумкой. Во мне что-то захолонуло от нехорошего предчувствия – и, действительно, существо приподнялось к ней навстречу.

– Тебя приходится дожидаться, – обиженным тоном произнесло оно.

– Да, трудно угадать, в какой день ты явишься через пару лет с визитом. – Мама Мяугли хотела, было, поставить сумку на скамейку, но решила остаться поодаль и только подхватила ее двумя руками. – И чего ты хочешь?

– Как чего? Хочу повидаться со своим сыном.

– Да ну, не преувеличивай. Какой он тебе сын? Разве ты ему отец?

– А что, не я его отец? Почему же тогда у меня алименты отчисляют?.. Раз плачу, значит отец.

– Ладно, это всё я уже слышала. Сейчас я его гулять пошлю. Общайся, если сумеешь.

– Как, разве он дома был? Что же он мне не открыл? Я долго звонил. То-то мне показалось, что к глазку подходили. Это ты запретила ему открывать, так ведь?

– Ничего я ему не запрещаю. Но и приказать, чтобы он тебе открывал, не могу. Да и не узнал он тебя. Откуда ему тебя помнить?

– Ничего себе делишки! Как это – отца не знать? Должен знать и помнить, как же так. Может быть, и приказать надо. Странно ты его воспитываешь.

– Ладно, не будем с тобой о воспитании беседовать. Сейчас он выйдет. А следующий раз, когда заявиться надумаешь, хоть предупреди заранее.

Существо снова вернулось на скамейку и обратилось ко мне за сочувствием.

– Ну разлюбили друг друга, ну развелись. Я алименты плачу. Не пойму, чем она недовольна до сих пор?..

Существо явно ожидало от меня реакции, и я спросил:

– И давно вы… э… разлюбили друг друга?..

– Да, собственно, вот как ребёнок родился, мы вскоре и развелись. Так уж получилось. И до этого у меня другая семья была, и сейчас другая. Жизнь – штука сложная. Конечно, часто выбраться не получается, занят очень. Докторскую пишу, книги научно-популярные… А может, она обижается, что я из гонораров ничего не отчисляю?..