Валентина Ильянкова - Праздничный коридор. Книга 3

А моя мамаша Мерьем-Мария сказалась совершенно больной, что, впрочем, не мешало ей периодически бегать в свое поселение на свидание со своим давнишним дружком Вадимом. Странно, да? Молодая мама практически отказалась от своего ребенка с первых дней появления на свет ради кривоногого татарина, с русским именем Вадим.

Ее семья с давнишних времен соседствовала с семьей Вадима. Когда я подросла, то мне рассказали доброжелатели, что моя мамочка сожительствовала с Вадимом чуть ли не с первого класса, в юношеские годы сделала от него несколько абортов, потому что женитьба на ней в его планы не входила.

Я уверена, что папа обо всем знал, но терпел ее присутствие в доме, делал вид, что ничего не происходит. Сначала гордость не позволяла ему признать свою ошибку в выборе жены, а потом, после моего появления на свет – маленькая дочь, больше похожая на Наталью, нежели чем на него.

Папа и его сестра взяли на себя все заботы по моему воспитанию.

Через два года после моего рождения мама родила брата Сервера-Сергея. Настоящий смуглый татарчонок Сережа немедленно вытеснил из маминого сердца своего отца, Вадима. Мамин идол и божок Сережа отцом называл моего папу, и папа снова с этим смирился и даже привязался к малышу. Правда, мать никому и близко не разрешала приблизиться к Сереже – она сама целыми днями не спускала сыночка с рук, баловала и сдувала с него каждую пылинку.

А я в это время выполняла всю тяжелую домашнюю работу. Но, конечно, больше всего мне доставалось от ненавистного огорода. Работа на огороде всегда числилась за мной. Уж теперь и не вспомнить с какого возраста мать поставила свою тщедушную дочку с мотыгой на грядку. Я была совсем маленькой, когда начала помогать матери полоть и поливать грядки.

Потом, огородные работы полностью перешли ко мне. Мои тоненькие пальчики за огородный сезон становились красными сосисками с обломанными ногтями, заусеницами, цыпками и ссадинами. Колючие плети кабачков и огурцов расписывали кожу на ногах и руках замысловатыми узорами белых царапин-порезов. Огородное пугало на приличном огороде выглядело лучше меня, отдыхающей во время школьных каникул на собственном огороде. Когда в школу приезжала медсестра с прививками для учеников, то удивлению ее не было предела:

– А ты, Сулимова, снова все лето просидела на пляже и в море? Посмотри, кожу иглой не могу проколоть, задубевшая, как у крокодила. Да и руки свои приведи в порядок – ты же девочка. Крем есть специальный для ухода за кожей рук, в крайнем случае, вазелином можно мазать.

Девочка Оксанка стыдливо сжимала ручки в кулачки и прятала их за спину. Дома усердно натирала руки растительным маслом, которое отлила в маленький пузырек из бутылки, когда матери дома не было, и спрятала под своей кроватью. За зиму растительное масло и бесконечные стирки белья на всю семью делали свое дело – кожа становилась гладкой и блестящей, но цвет горького шоколада оставался до следующего сезона.

Положение батрачки в собственной семье угнетало меня и пригибало к земле. Я стыдилась своих свободных и любимых своими мамами подруг и одноклассниц. Но главное унижение от собственной матери меня ждало впереди.

Мой братик Сережа пошел в первый класс, когда мне исполнилось девять лет. Учиться Сережа не напрягался – первый учебный Сережин класс стал испытанием для всей семьи. Мне мама поручили готовить с Сережей уроки: брат капризничал, ленился, палочки и крючочки получались кривыми, разной величины и какими-то растрепанными. Еще хуже было с арифметикой – порядок чисел никак не укладывался в Сережиной голове. Иногда он просто сбегал из дома и появлялся потный и чумазый поздним вечером. Какие уж тут уроки, когда прямо за едой Сережа засыпал. Папа брал его на руки и спящего относил в кровать. А меня за Сережины неподготовленные уроки в очередной раз наказывали – лишали денег на школьные обеды, и я целый месяц глотала голодную слюну, проходя мимо школьной столовой.

Папа работал в школе столяром по ремонту школьной мебели. Как и тетя Наташа был тихим, молчаливым человеком. За свои золотые руки и добросовестное отношение к работе был уважаем и любим учительским коллективом. Но именно папе Сережина учительница каждый день выговаривала обо всех недостатках и пробелах в воспитании сына:

– Иван Кузьмич, сегодня Сережа во время урока залез под парты и снимал с девчонок туфли. В классе поднялся визг и шум. Я до конца урока не смогла успокоить класс. Урок был сорван, а Сережа мне тихонько прошептал, что я старая идиотка. Если так будет продолжаться и дальше, то, уважаемый, Иван Кузьмич, я буду вынуждена поставить вопрос перед педагогическим советом школы об отчислении Вашего сына в специнтернат.

У старой учительницы дрожал и срывался голос, а Иван Кузьмич покрывался холодной испариной и виновато молчал. Учительница вздыхала и уходила, а на следующий день в таком же порядке обсуждалась новая Сережина выходка.

В начале Сережиной учебы папа вечером рассказывал маме о поведении сына и претензиях школы к его воспитанию, но мама яростно защищала сыночка:

– Почему ты, идиот, не накажешь Оксанку, за то, что не подготовила уроки с ребенком? Да и сам мог бы поставить на место эту дуру учительницу, ей давно пора на пенсию, а она туда же – воспитывать моего ребенка, видите ли, он ей не нравится. Пожалуйся на нее директору. Пригрози, что если она Сережу не оставит в покое, то ты уволишься из школы. Пусть они на свою зарплату найдут другого дурака. А тебе давно пора перейти на работу в строительное управление – и зарплата больше, и строительные материалы какие-никакие можно домой принести. К дому можно было бы пристройку сделать и на лето приезжим еще одну комнату сдавать.

Уходить из школьного коллектива Иван Кузьмич не хотел и воровать материалы для пристройки тоже не собирался, а потому перестал дома маме рассказывать о Сережиных школьных успехах. А в школе продолжал выслушивать Сережину учительницу, не пытаясь оказать какое-то влияние на Сережино воспитание, так как знал, что единственный авторитет для сына – Мария, его мама. И все его попытки по перевоспитанию сына немедленно будут пресечены женой. Дома будет страшный скандал с истерикой жены, оскорблениями в его и Ксюшин адрес, угрозами развода и лишением всех материальных прав.

Но каждый раз, после очередной жалобы учительницы на недостойное Сережино поведение, у него начинало тяжело и болезненно, с какими-то затяжными перебоями, стучать сердце. Он уходил в свою хозяйственную подсобку, закрывал на крючок дверь, капал в теплую воду сердечные капли, выпивал, а затем полчаса лежал на кушетке.

Школьный год закончился и Сережу перевели во второй класс. Пожалела старая учительница Ивана Кузьмича. Да и Иван Кузьмич ей в этом году на домашнем подворье забор подправил и крышу подлатал. Давно учительница жила в одиночестве и хозяйственные постройки без мужского пригляда постепенно превратились в развалины.