Рутен Колленс - Светорожденные. Предвестники бури

Каждый в зале был уверен, что алакс тотчас же извлечет душу Второй, что он убьет ее без каких-либо колебаний. Но он стоял, разглядывая ее лицо, пытаясь увидеть глаза, спрятанные под повязкой. Все было тщетно. Глаза продолжали скрывать истинную Вторую за завесой тайны.

Со всей силы он отбросил ее. Девушка пролетела через весь зал. Волна магии пригвоздила Элин к стене. Трещины пошли по мраморному камню. Звук от удара эхом отразился от витражей, смешиваясь с треском ломающихся костей. Кровь струйкой потекла из ее полуоткрытого рта. Магия иссякла. Умирающие тело упало на пол. Его рука вновь вознеслась к небу.

– Мой алакс! Она умирает! – запищал Боттер Кнат. Хедрик остановился. Он не должен был ее убить, не сейчас. Злоба медленно утихла. Алакс подошел к бессознательному телу, присел, скользкими руками снял с глаз повязку. Глаза были открыты. Черные, огромные зрачки заполнили все свободное пространство. Тряпичная кукла превратилась в фарфоровую. Хедрик испуганно притронулся к ее руке. Кровь медленно билась по венам. Она еще жива.

– Что с ней делать, мой алакс? – дрожащим голосом спросил Боттер, неуверенный ни в чем.

– Пусть ее излечат и отправят в темницу, – ответил Хедрик, облизывая свои пальцы.

– Которую? Под замком?

– Нет. В башню Аладеф! – сказал он, срываясь на крик. – Все вон!

Наполненные ужасом слуги быстро удалились, прихватив тело пленницы с собой. Хедрик остался один. Он подобрал кинжал и сел на трон.

Алакс не знал, что заставило его так броситься на нее. Мысли перепутались с чувствами. Алакс не был уверен ни в чем, боялся закрыть глаза и осознать, что все это время не спал, что это не сон, что это – реальность. Вторая жива, и она снова здесь.

Он рассмотрел кинжал, вытер его от своей крови. Нет, это был не простой клинок. Он сделан альвами. Алакс был уверен, что на Эйлисе те не куют оружие, а значит сие прибыло издалека, из другого мира.

– Чертова ведьма! – выкрикнул он, отбросив кинжал в дальний угол, и тут же осмотрелся по сторонам, боясь, что его кто-нибудь услышит. В зале никого не было. Хедрик продолжил размышлять. – Это из-за нее! Люцира не должна узнать о ней, иначе всему придет конец. К счастью, пока она на Астро, мне нечего боятся. В башне Вторая будет в безопасности, а потом я решу, что с ней делать.

Похолодало. Смутно потянулись морозные тучи с севера. Хедрик съежился и хмуро взглянул на своих вестников. «Покажите мне ее» – потребовал он. Витражи заиграли светом. Зал окрасился в бардовый и на дрожащих стеклах выступили безликие красные земли.

***

– Осторожнее тут! – прикрикнул Боттер, входящему в покои знахарю-альву (уж больно подозрительным тот ему показался). Вытащили иглу. Кости заросли, раны исцелились.

– Надо было сделать это раньше, – заворчали напуганные слуги. – Как ты мог допустить, чтобы нашего алакса ранили, Боттер?

Черные лошади тронулись, поднимая в воздух горы пыли. Повозка заскрипела. Скоро темная завеса накрыла ее, капли сиреневого дождя бурой мглой затуманили следы конницы. Промчались леса и поля. Слуги тьмы не оборачивались и не останавливались. Они мчались туда, откуда, как верил владыка, сбежать никому не удастся. Они ехали в Аладеф.

Ей показалось, что наступил рассвет. Мучительным стоном крошечные пучки угасающего света вязкой смолой прокрались через скальные камни и ворвались в ее темницу. Здесь они были последней каплей жизни, последним оплотом надежды на то, что мир еще не угас, что солнце, хоть и чужое, но все еще светит так же ярко, как и вчера.

Свет умер. Она потянулась к выскобленному человеческими костями крошечному окошку, на котором все еще оставались следы запекшейся крови, чтобы еще раз уловить его прощальный взгляд. Черные пауки неохотно расступились, давая ей возможность взглянуть на мир по ту сторону стены и тот мир улыбнулся, ведь он никогда не умирал.

Ее окружала непреходящая темнота, что преследовала пленницу с самого ее рождения. Вокруг не было ничего, кроме грязных смолистых кирпичей да серых камней. Ее клетка кружилась каждый день, каждый час, каждое мгновение ее жизни, запачканной страхом, голодом, ненавистью к себе, к другим, ко всему жестокому миру. И от этого вечного круговорота железные прутья, что сковывали стены воедино, скрежетали и гудели. Она мало-помалу сходила с ума от этого звука, желая всем сердцем услышать что-нибудь еще, но иных звуков здесь не было уже, кажется, тысячи лет.

Заложница оставалась наедине с собой и со страхом, что веял из всех щелей, высвобождался из каждой крупицы ее отравленной плоти. От него нельзя было скрыться. Здесь, на поле боя, он – безжалостный противник, давно забывший, что такое сострадание и жалость. Она, как бы и не желала победить его, всегда проигрывала и срывалась в бездну своего немыслимого отчаянья.

Сегодня ее темница была близка к земле, хотя еще вчера парила так высоко, что голова шла кругом.

Так сильно давила пустота.

Кажется, прошел год, но время – жестокий обманщик. Ровно месяц назад Ольну – невинную, чистую душу, поселившуюся в крошечной десятилетней девочке, привели сюда и обрекли на страдания.

Она помнила, как всю дорогу рыдала и звала на помощь. Она не понимала, за что. За что ее сажают в клетку, словно преступника, грязного убийцу, запятнавшего себя и душу, неподвластными прощению, грехами? Искала мать. Звала. Звала….

Все – настоящее, прошлое, будущее – смешалось в одночасье. Никто не пришел. Она плакала, и не было ничего постыдного в ее слезах, ей можно было плакать.

Она помнила, как всю дорогу ее пытались схватить дряхлые и иссохшие руки других пленников, потерявших человеческую сущность и обратившихся в диких, бешеных хищников, коими двигало одно желание – желание выжить и не умереть от голода. В тот день она сказала себе, что их не нужно бояться. Совсем скоро она сама станет такой же, станет одной из них. Рабы станут рабами, а господа продолжат править. Она не будет одинока в своих страданиях.

Они подымались вверх и этим ступеням не было конца. Слезы лились рекой. Ольна рыдала, как младенец, хотя, чем тогда она отличалась от младенца? Она лишь беспомощный ребенок, который не в силах дать отпор.

Ее несли и несли, по редким окошкам она понимала, что земля осталась далеко внизу. Теперь она над небесами, хотя еще жива, высоко – высоко, откуда сбежать не удастся, да и никому не удавалось.