Канта Ибрагимов - Прошедшие войны. II том

От этих покупок стало веселее, жизнь приобрела какой-то смысл, появилась ясная цель: отойти подальше от населенного пункта, сесть где-либо в тени, желательно возле прохладного ручейка, выпить, закусить, а там будь что будет. «Пошло оно все к черту, главное, я на свободе и я у себя в родном краю, среди своих людей», – думал он, бодро удаляясь от магазина.

* * *

Как ни мечтал Цанка о счастье и спокойствии, как ни стремился к ним, а жизнь и повседневная реальность подавили эти нормальные человеческие грезы, тяжелый быт незаметно всосал его в водоворот событий, сделал простой щепкой в коловерти большевистской стихии и сумасбродства.

Привезенные деньги быстро иссякли, притрагиваться к золоту Цанка не смел, боялся, хранил на черный день, да и не имел представления, кому бы можно было продать этот дорогой металл.

В сентябре пошли затяжные дожди. Спасая урожай, всех трудоспособных жителей Дуц-Хоте погнали на колхозные поля. Под угрозой вынудили идти работать и Цанку. Как и прежде, работали за трудодни, то есть даром… Работать на совесть без оплаты никто не хотел. Каждый вечер после работы специальные народные дружинники из Грозного и милиция обыскивали мужчин, боясь, что унесут с поля зерно в карманах. Женщин не трогали, и те умудрялись приносить домой под длинными платьями початки кукурузы, фасоль, картофель.

В один из туманных дней от колхозного стада случайно отбилась дойная корова. Несколько мужчин из Дуц-Хоте отогнали незаметно ее в ближайший лес, повалили, зарезали. Ночью женщины перенесли мясо домой.

После этого все Веденское отделение милиции прочесывало два дня лес в поисках пропавшей коровы. В конце концов кто-то донес, двух мужчин, участвовавших в воровстве, арестовали, посадили на три года каждого; бригадира фермы за халатность осудили на пять лет; на скотника, пасшего стадо, наложили штраф, а председателю колхоза Паштаеву объявили строгий выговор по партийной линии с занесением в личное дело. Через месяц после этого его арестовали за саботаж и осудили на десять лет. В то же время арестовали директора школы Шидаева: оказывается, он был шпионом нескольких иностранных разведок и нес в народ смуту и вред…

В один пасмурный ветреный день до Цанки дошел слух, что в село на побывку приехал друг детства Курто Зукаев. Много ходило разговоров о нем, говорили, что он большой начальник, что стал важным и заносчивым и что даже близких родственников не признает.

Цанка давно скучал по другу, хотел его видеть, мечтал поговорить, вспомнить прошлое. Несколько раз порывался поехать в Грозный, но братья отговаривали: нечего лезть в закрытые ворота, если бы хотел видеть, сам бы пришел, узнав, что близкий друг вернулся из заключения. Тем не менее Цанка по-прежнему любил друга, ему хотелось встретиться с Курто, посмотреть хотя бы раз в его глаза.

Весь вечер ходил он по двору, под дождем грязь месил, терзался – идти или нет, так и стемнело, мрак лег на горное село. Только Цанка докурил последнюю папироску, бросил окурок с отвращением за ограду, собрался войти в дом лечь спать, как услышал шлепающие по грязи торопливые шаги. Тень головы мелькнула в темноте над плетеным забором, и в воротах показалась крупная, мощная фигура. В первый момент Цанка насторожился, даже легкий испуг прошел по спине, и вдруг в темноте он различил походку друга, его горделивую манеру высоко, красиво держать голову, сдержанно махать руками.

– Курто! – вскрикнул он.

– Цанка!

Они плотно, по-мужски обнялись, долго так стояли в объятиях.

– Цанка, как я рад, как я рад тебя видеть! – негромко восторгался Курто; от него несло каким-то сладким запахом спиртного и едкого одеколона.

Зашли в дом. Дихант, суетясь, выпроводила детей в темную заднюю комнату, убрала с нар приготовленную для сна перештопанную грязную постель. Не зная, что подать гостю, нервничала, сжимала в истерике руки, беспричинно улыбалась, уходила к детям и там в раздражении кричала. Потом засуетилась вокруг печи, загромыхала закопченным, с отломанным горлышком чайником.

– Накрывай быстрей стол! – крикнул возбужденно Цанка.

Его радость была безгранична, давно он не испытывал прилива таких сладостных чувств, такого внутреннего блаженства и удовлетворения.

– Дихант, не суетись, я поужинал, – обернулся к ней Курто, – лучше иди к детям, а мы здесь спокойно посидим.

Хозяйка дома знала, что так поступать нельзя, еще возилась возле печи, хотя угостить было нечем, сами жили впроголодь. Когда Курто повторил свою просьбу, она как бы огорченно взмахнула руками: мол, я хотела, но раз настаиваете – уйду. Понимая ситуацию, Цанка молчал, чувствовал себя еще ущербнее, чем Дихант, и тем не менее он вновь прикрикнул:

– Ну давай, сообрази нам что-нибудь.

Стоящая за спиной гостя Дихант скривила в отчаянии лицо, развела руками. Курто понимал ситуацию, полез в карман, достал много конфет, еще какой-то промасленный сверток.

– На, возьми это, – вновь обернулся он к жене Цанка, – и отнеси детям, а мы здесь сообразим что-нибудь.

С улыбкой облегчения Дихант взяла гостинцы, смутилась, не зная, как быть. В это время заплакал младший сын.

– Иди-иди, – подтолкнул Курто Дихант и, когда она скрылась, спросил: – Сколько у вас детей?

– Трое, – ответил Цанка, и чуть погодя добавил: – Вроде ждем еще прибавления.

– Да, видно, – засмеялся Курто, – время зря не теряете.

– А у тебя сколько?

– Двое, – расплылся в улыбке Зукаев, снова полез в карман, достал плоскую бутылку, дорогих шоколадных конфет, пачку папирос. – Коньяк «Червленский», – демонстративно поднял он емкость, посмотрел сквозь напиток на керосиновый свет. – Ты когда-нибудь пил такой?

– Нет, – махнул простодушно головой Цанка.

– Вот и попробуем, – стал раскрывать бутылку Курто.

После первого глотка из пиалы долго молчали, Цанка делал вид, что смакует, хотя ничего так и не понял – привык к водке.

– А ты изменился, Цанка, сильно изменился, – печально сказал Курто, глядя в лицо друга.

– Да, бывает, а вот ты как был красавцем, так и остался.

С коньяком разделались играючи, после пошли к Курто, там пили до утра, всё вспоминали, рассказывали друг другу о жизни, о поворотах судьбы, под утро пели песни молодости, как бы невзначай вспомнили Кесирт – тут даже Курто прослезился. Под утро Цанка проводил друга до Махкетов, пообещал приехать в гости, с сожалением и грустью расстались.

Ровно через неделю Арачаев Цанка решил воспользоваться приглашением друга – пошел в Грозный. Город преобразился, похорошел, стал чище и богаче. От прежнего хаоса и чехарды ничего не осталось. Чувствовались дисциплина и порядок. Лица людей были строгими, напряженными и даже напыщенно-целеустремленными. Все это напоминало магазин игрушек, который случайно посетил Цанка в далеком Магадане. Даже милиционеры, стоящие на перекрестках со свистком во рту, в своих движениях и во взгляде так закостенели, что казалось – они находятся здесь вечность, а если и удаляются по нужде, то строгость и революционная решимость их суровых парафиновых лиц не изменится.