Канта Ибрагимов - Прошедшие войны. II том

– А ну брось курить, здесь дети… И вообще, это не проходной двор.

Курто спешно потушил папиросу, грузно опустился на стул, руками закрыл лицо, молчал.

Цанка сидел, не зная, что делать: идти ночью было некуда, могла арестовать милиция. И тем не менее он встал из-за стола, с жалостью посмотрел на друга.

– Спасибо, Курто. Извини, я пойду.

– Никуда ты не пойдешь, – очнулся друг.

– Мы должны идти в гости, собирайся, – крикнула из прихожей Раиса.

Курто снова достал папиросу, закурил, протянул пачку Цанке.

– Ты снова куришь, – вбежала разгневанная Раиса.

– Пошла вон отсюда, скотина, – кинулся на нее разъяренный муж.

– Это я – из своего дома?!

– Да, да, ты, ты – вон! – И он в гневе замахнулся.

Испуганная жена попятилась назад, выбежала из гостиной, закрывая за собой дверь. Слышно было, как кто-то плакал, как собирались дети, как громко хлопнула входная дверь.

– Извини, Курто, я не хотел… Я пойду.

– Никуда ты не пойдешь. Надоели они мне. Как будто я без роду и племени. Раз в год кто приедет – возмущаются… Давай лучше пить, – и он полез в красивый сервант.

Пили снова коньяк. Не успели опорожнить полбутылки, как появилась Раиса с детьми, только теперь в сопровождении тещи. Ничего не говорили, только поочередно ходили по гостиной, убирая посуду, что-то прибирая.

Вскоре Цанку уложили спать здесь же, в гостиной, на разложенном роскошном диване. Вначале лежать было мягко, приятно от нежного белья. Потом стало неудобно, словно куда-то проваливался, в спину лезли упругие пружины. Хотелось пойти в туалет, но было неудобно. Долго не мог заснуть. Думал о друге. Теперь не знал, жалеть его или завидовать… Узнал лишь, что после того как Цанку арестовали в первый раз, послали Курто учиться в город. Здесь он случайно познакомился с Раисой. (Хотя, сказать честно, в это верилось с трудом, Курто был очень красив, по сравнению с женой.) После учился три года вместе с ней в Москве. Нынче Зукаев стал начальником управления снабжения системы профессионального, школьного и дошкольного образования. Это заведение входило в наркомат науки, образования и атеизма, где, в свою очередь, начальником был тесть Курто… На заре Цанка встал, тихо оделся, вышел в прихожую. В темноте не найдя чувяк, включил свет, увидел сиротливо лежавший на том же месте свой узелок, секунду подумал, понял, что выкинут, взял его воровато, обулся, осторожно прикрыл за собою дверь…

* * *

Стояла осень, тихая, погожая, малодождливая. Буковые и дубовые горные рощи вокруг Дуц-Хоте угомонились, затихли, стали прозрачнее, легче. Осенние деревья, как запоздалые девки, отгуляли расцвет и молодость, поняли, что приходит конец, взялись за ум, принарядились напоследок – стали яркими, разноцветными, видными. Однако все это уже не помогало, улетели птицы, нагуляли жир животные, уставшая от летнего буйства и зноя природа требовала тишины, покоя, размышления.

Цанка тоже свыкся с гражданской жизнью, стал потихоньку подстраиваться под большевистский лад. Нигде не болтал, ни с кем не спорил, в конфликты не вступал. По возможности скрытно от всех ходил в лес на охоту, там же в дупле старого дуба прятал пятизарядную винтовку, оставшуюся еще от Баки-Хаджи, – приносить ее в село, а тем более в дом, боялся. В выходные дни выгонял всех родственников, даже горделивых Басила и Ески, в лес на сбор диких даров природы. Чердаки Арачаевых ломились от собранных ягод шиповника, мушмулы и боярышника, грецких и лесных орехов, каштана и груши, грибов. Охотиться ходил далеко: боялся, как бы не услышали в селе его стрельбу. Дома говорил, что ловит дичь в капканы. В принципе все всё знали, но до поры до времени молчали, считали, что Цанка и так отсидел немало, а нынче никуда не лезет, работает себе сторожем в школе, и ладно.

Как-то в один из понедельников, когда пришел в Веденское НКВД для отметки, столкнулся лицом к лицу с Белоглазовым. Улыбнулся чекист синеглазой, приторно-сладкой улыбкой, подал руку, отвел в сторону.

– Ну, как дела, Арачаев? Почему к нам не заходите, а только в милицию, или они для тебя милее? – смеялся он то ли искренне, то ли с издевкой.

Цанка лицом ему улыбался, в душе страдал: не ждал он доброты от этих работников, знал прекрасно, что контакт с ними, даже самый задушевный, нежелателен: повсюду они обязаны искать врага, в этом их работа, смысл их существования.

– Ну что, Арачаев, говорят, всю дичь в лесу перестрелял? – говорил Федор Ильич, все так же загадочно улыбаясь.

– Ничего я не стреляю – на капкан ловлю, – заартачился Цанка, вынужденная, услужливая улыбка исчезла с его лица, оно сразу стало напряженным.

– Да ладно, ладно, как-нибудь разберемся, – Белоглазов посмотрел по сторонам, достал папироску, медленно закурил. – Ты вот что – надо одно дело сделать.

– Какое? – насторожился Цанка, ожидая самое неприятное.

– Нужен барсучий жир для лечения жены.

Арачаев облегченно выдохнул, напряжение сразу исчезло, теперь он действительно улыбнулся – просто, скупо, чуть даже по-детски.

– Все сделаю. Вы знаете, – Цанка забыл имя-отчество Белоглазова, – я сам после Оймякона страдаю легкими. Две-три недели назад начал пить жир – совсем другое дыхание появилось. Сейчас самый сезон, они жиру набрались, отъелись.

У Федора Ильича глаза расширись, загорелись, забегали так, что Арачаев, заметив это, замолчал в замешательстве.

– Ой, Арачаев, за живое задел – я ведь сам страсть как люблю охоту. А кабаны есть?

– У-у-у, этого добра хоть отбавляй.

– А ты с собаками аль как?

– Да у нас в лесу и собаки не нужны, постой на тропе с полчасика – сами прибегут. Тьма их там жуткая.

– А зимой на ночную засаду ходишь?

– Конечно, это самое азартное! Так вы собирайтесь, вместе пойдем.

Белоглазов сплюнул.

– Нельзя нам, нельзя, – при этом выразительно выматерился. – Слушай, Арачаев, а нельзя и кабанчика… Это, конечно, чересчур.

– Будет, – заверил Цанка, – только вот как привезти, у меня нет коня, даже телеги.

Белоглазов чуть задумался.

– У вас там новый председатель колхоза – Диндигов. Скажи ему, он доставит. Ну а насчет барсука – срочно, пожалуйста, жена хворает.

– Не волнуйтесь.

Распрощались коротко, как заговорщики. Когда Цанка чуть удалился, услышал:

– Арачаев, постой, иди сюда.

Он торопливо, как юноша, бойко вернулся, не бежал, но был близок к этому.

– Ты больше по понедельникам в милицию не ходи.

– Как это? – удивился Арачаев.

– Я все решу, – сухо, негромко сказал Федор Ильич.

– Большое спасибо.

– Ну, давай.

Через два дня новый председатель колхоза Диндигов Али и Цанка ночью погрузили на телегу двух молодых освежеванных кабанчиков, двух барсуков, доставили в райцентр.

На следующий день, к удивлению Цанки, даже жена его Дихант знала об этом скрытом от всех мероприятии, смеялась, говорила, что воняет от него свиньей.