Канта Ибрагимов - Прошедшие войны. II том

– Поешьте, пожалуйста, – сказал тихо он, разворачивая узелок, – это специально для вас приготовили учителя.

Только после этого Кухмистерова подняла лицо, большими, обрамленными впалой синевой глазами посмотрела на Арачаева, как бы ища у него помощи и поддержки.

– Спасибо, спасибо, – тихо промолвила она, – благодарю вас, но я не голодна. Не волнуйтесь.

Цанка стоял, переминаясь с ноги на ногу, как первоклассник. Оба чувствовали неловкость и скованность. Смотрели друг на друга. Молчали.

– Извините, пожалуйста, – не выдержал Арачаев, – повторите, как, вы сказали, вас зовут?

Кухмистерова чуть улыбнулась, опустила глаза.

– Элеонора Витальевна, – сказала она медленно, все так же тихо, – для простоты можно – Эля. Простите, я виновата, а как, вы сказали, вас зовут?

– Цанка.

Кухмистерова встала, протянула руку. Арачаев вначале опешил, потом поняв, резко схватил тонкую, худощавую кисть девушки.

– Я рада с вами познакомиться, – глядя прямо в лицо, сказала Кухмистерова и, как показалось Цанке, сделала легкий, сдержанный наклон головой.

– Я тоже, – вымолвил Арачаев, по-детски наивно улыбнулся, тоже попытался сделать такой же поклон, неловко наклонился, осознав свою грубость, еще более расплылся в улыбке, не выдержав, засмеялся, не отпуская руки Элеоноры Витальевны. Его смех вызвал ответную реакцию девушки, она тоже улыбнулась, однако более сдержанно, даже испуганно, только слабой искрой чуть озарились ее глаза.

– Вы поешьте, пожалуйста, – приглашал девушку к столу Цанка и хотел быть как можно галантнее, воспитаннее, однако это у него плохо получалось, и он чувствовал свою неловкость, угловатость.

– Спасибо, я не голодна, – снова еле слышно промолвила Кухмистерова, осторожно присаживаясь на прежнее место.

– Как не голодны? – возмутился беззлобно Цанка. – Сколько ехали? Ешьте, ешьте, а я сейчас чай поставлю.

Арачаев снова исчез, через минуту появился вновь. Теперь Элеонора Витальевна стояла возле окна, делала вид, что смотрит наружу, переминалась часто с ноги на ногу. Цанка все сообразил.

– Э-э… – не смог с ходу выговорить имя, – вы можете выйти и пойти направо вниз, через метров тридцать подсобное помещение.

Кухмистерова ничего не ответила. Делая вид, что не торопится, обошла Цанку и направилась к выходу. Арачаев подошел к окну, ладонью вытер запотевшее стекло, озабоченно наблюдал за еле видимой тонкой тенью в ночи. По небольшому наклону девушка шла торопливо, делая частые маленькие шажки. У еле заметного поворота она поскользнулась, упала на одну руку, тяжело встала, скрылась во мраке ночи.

К возвращению Кухмистеровой Цанка приготовил тазик, кувшин с водой, маленький кусочек темного мыла, грубое, несвежее полотенце. Встретил ее в дверях. В темноте она испугалась, вскрикнула.

– Это я, – успокоил ее Арачаев, подталкивая в спину, – проходите.

В слабоосвещенном кабинете уже вел себя по-хозяйски.

– Раздевайтесь, – приказал он, – умывайтесь.

Она нерешительно сняла пальто, развязала широкий платок, обнажив коротко стриженную маленькую головку, став при этом еще миниатюрнее, худее. На ней мешковато висел грубо связанный шерстяной свитер, из которого высовывалась длинная, тонкая, слабенькая шея.

От этого жалкого вида Цанке стало не по себе, его грубость моментально исчезла.

– Давайте я полью вам, – как можно участливее предложил он.

– Спасибо, – тихо ответила она, наклонилась над тазиком.

Арачаев видел тонкие, прозрачные кисти рук, длинные, беспомощные пальцы, не выдержал, спросил:

– Как вас занесло в наши горы, в эту глушь?

Она только повела плечами, продолжала ополаскивать руки, лицо, шею. Потом выпрямилась, посмотрела Цанке в лицо и стыдливо опустила взгляд.

– Выбора не было, – нечаянно выдохнула она. – Это было лучшее из предложенного.

После этих слов она стала в глазах Арачаева сразу взрослой, искалеченной, угнетенно-надломленной. Это было очень знакомое для него состояние. Что-то сжалось у него в груди, привычно заныло, потянуло к печали и к горестям. Стало ему тяжело, даже страшно, какая-то безысходность вновь поселилась в нем, большим весом давила к земле невидимая коварная мощь окружающей среды.

– Вы кушайте, – еле сдерживая голос, сказал он, – а я сейчас чайник принесу.

Цанка торопливо вышел на улицу. Глубоко вдохнул сырой, холодный воздух. Стало легче, свободнее. Он закрыл глаза, вновь глубоко вдохнул.

«И все-таки я дома, в родном селе», – счастливо подумал он, и слабая улыбка застыла на его лице.

Он достал из кармана папиросу, с удовольствием закурил, огляделся. В редких окнах темных строений блекло горел свет. Небо было темным, однотонным, низким. С северных равнин дул холодный, порывистый ветер. Кругом была тишина, безмолвие. Надвигалась зима – длинная, в горах мучительная.

Когда Цанка вернулся в кабинет директора, то увидел, как Кухмистерова обеими руками вцепилась в кусок мяса и жадно сует его в набитый до отказа рот. Появление Арачаева ее смутило. Она застыла в этой позе, потом медленно опустила руки, глубоко наклонила голову, задрожала всем телом, с надрывом заплакала.

Цанка подошел к ней, положил на слабое плечо руку, погладил по голове, как ребенка.

– Успокойся, – перешел он, сам того не замечая, на «ты», – Эля, ты не одинока… Теперь будь спокойна. Все будет хорошо, поверь мне. Успокойся!

За стеной в печи треснули дрова, в трубе засвистел ветер, заиграл весело огонек в керосинке, побежали причудливые тени по стене к потолку. Голодный волк тоскливо завыл недалеко в ущелье. Где-то в углу запищала жалобно мышь…

Ночью, лежа у себя в каптерке, Цанка слышал, как Кухмистерова отрывисто кашляла, стонала во сне, нервно вскрикивала.

Оба проснулись задолго до рассвета, пили вместе чай из душицы и мяты. От прежнего стеснения мало что осталось. Ничего не говорили, просто чувствовали, что ночь, проведенная под одной крышей, незримыми нитями связала их сходные судьбы. Не поведав о жизни друг другу ни слова, они тем не менее поняли, что участь у них одна, далеко не радостная, гонимая. Что быть директором школы в горном Дуц-Хоте для Кухмистеровой и быть сторожем в этой же школе для Арачаева – это проявление чужой, недоброй воли, чудовищной, бесчеловечной силы…

С рассветом горное селение облетела новость, что в школу прислали нового директора – молодую русскую девушку и что провела она первую ночь под одной крышей с Арачаевым.

Это известие застало Дихант врасплох. Вновь слепая ревность заиграла в ней с отчаянной силой. Раскраснелась она, надулась, задергалась. Стала кричать на детей, беспричинно бить их. Потом вдруг решила, ни с того ни с сего, проводить детей в школу. Цанка все это видел, все понимал, однако внешне никак не реагировал, пытался заняться хозяйством.