Елена Селестин - Свидетель Пикассо

Прочитав второе, затем третье послание от друга, Сабартес понял: после десяти лет брака Пикассо стал опасаться, что быстро состарится рядом с пресной Ольгой. Приближаясь к своим пятидесяти годам, он не желал сидеть полнеющим старичком в квартире, обустроенной надоевшей женой, дремать после обильного обеда в вязком кресле, покрытом ковриком с изображением лебедей или болонок. Пикассо хотел оставаться хищником, жить, как живут молодые. И вскоре произошла встреча. Или наоборот – сначала произошла встреча, а потом уже, глядя на девушку, которую Пабло захотел сделать своей любовницей, – глядя на совсем юную спортсменку, в то время несовершеннолетнюю, – он испугался, что стал почти стариком. И обвинил в этом Ольгу.

Связь Пабло с той девицей, по намекам друзей, длилась уже шесть-семь лет, продолжалась и сейчас. Говорили, что даже во время поездки по Испании летом 1934 года (про этот вояж много писали и в испанских, и во французских газетах) любовница тайно следовала за семейством Пикассо, останавливаясь в небольших гостиницах неподалеку, в то время как знаменитый художник, его законная жена и сын, вместе с шофером «испано-сюизы», одетым в старомодную ливрею, вместе с горничной и бонной, носившими накрахмаленные фартуки и чепцы, – жили в самых дорогих отелях Барселоны и Мадрида. Может, Ольга узнала об этой унизительной клоунаде и разъярилась, подала на развод, поклявшись разорить мужа?

А знает ли Ольга о тайне, которую теперь знает Саб?

В любом случае двойная игра окончена: в парижской мастерской художника хозяйничают юристы и судебные приставы, натравленные Ольгой. Ее адвокат, согласно французским законам, перед разводом потребовал скрупулезной описи имущества, и Пикассо теперь придется отдать жене половину недвижимости, половину непроданных картин, рисунков и скульптур, его счета в банках тоже арестованы. Пикассо обязан ходить в суд, давать показания об обстоятельствах своей измены, слушать обвинения и проклятия жены.

В начале осени тридцать пятого Саб по-прежнему помогал Инес, ездил с ней и с сыном по врачам, ухаживал за малышом, но относился теперь к этому так, словно читал о собственной семье в книге: более спокойно и отстраненно, чем раньше. И наоборот, перипетии судьбы Пикассо будто стали его собственными. Он часто бродил в барселонском квартале Баррио Кино, оттуда шел на улицу Консуэло, где у него когда-то была своя маленькая квартира, затем поднимался в бедный квартал Рьера-де-Сан-Хуан, где у Пикассо в те же времена была студия.

Родители Саба, люди религиозные и болезненные, его баловали, он вырос в любви и ласке, но боялся окружающего мира – так же как боялись его и родители. Саб стал сиротой еще подростком, и это потрясение увеличило его страхи. Дом, где рос Саб, достался его теткам по отцовской линии, те устраивали свою жизнь, заводили романы, выходили замуж и рожали детей, и к семнадцати годам Жауме Сабартес был полностью предоставлен себе. На деньги, оставшиеся на банковском счете его матери, Сабу купили квартиру, и он туда переехал, когда поступил в университет. Дружба с веселым, сильным Пабло Руисом – тогда Пабло еще не был Пикассо, фамилию матери он выбрал своим псевдонимом несколько лет спустя – вытащила Саба из трясины страха и одиночества. Он хоть и не научился хохотать так, как умел хохотать молодой Пабло, но стал иногда улыбаться.

Тридцать пять лет назад по утрам Саб выходил из своей квартиры, проходил этим же путем, шел к Пабло, будил его, они спускались в кафе, завтракали, потом возвращались в студию. Пикассо начинал работать, а Саб пытался написать стихотворение, читал книгу или просто наблюдал. К вечеру они шли гулять и разговаривали подолгу, иногда Саб провожал Пабло до ворот веселого дома в Баррио Кино, там художника встречали как своего. Саб публичными домами даже в молодости не интересовался.

Пабло в письмах часто вспоминал те их прогулки и разговоры. Он писал, что хочет, чтобы они снова встретились в Париже как самые близкие люди. «Жаль, что это невозможно, но я благодарен и за несбывшееся. По крайней мере, у меня есть мечта, общая с Пикассо», – вздыхал Саб по ночам, перебирая страницы писем.

В юности Пабло расписал квартиру Сабартеса (ни у кого из их тогдашних приятелей, кроме Саба, не было своей квартиры) в голубых и серых тонах; одно окно Пикассо превратил в губы пучеглазого мавра, другое в фантастический глаз, в простенке появились фигуры любовников, слившихся в объятии. Это там Пикассо написал на потолке про божественные волосы из бороды. Вообще они часто дурачились. Когда Сабартес наблюдал, как друг расписывает стены, ему казалось, что Пикассо не выбирает цвет и форму, а краски и линии сами проступают из стены.

Перед отъездом в Гватемалу Сабу пришлось продать квартиру. Сейчас, осенью 1935-го, Саб иногда подходил к подъезду на улице Консуэло, но ни разу не решился позвонить в дверь, чтобы расспросить новых хозяев, сохранили ли они уникальную роспись.

А в своей студии в трущобах на Рьера-де-Сан-Хуан Пикассо изобразил на стенах несуществующую мебель: большой стол, кресла. Недавно здание, где была мастерская, снесли, затеяв там безликое социальное строительство. Их общий друг Пальярес напомнил Сабу, что именно в этой студии, перед своим отъездом в Париж, Пикассо написал на небольшом холсте автопортрет, изобразил себя с огромными вытаращенными глазами, с растрепанными волосами и вокруг головы три раза нацарапал: «Я – король». Это была шутка лишь отчасти: очевидно, уже в двадцать лет у Пикассо было мощное ощущение дара. Впрочем, сейчас никто в Барселоне не мог вспомнить, куда делся тот портрет.

У меня тут полно дурацких свободных комнат прислугу выгнал вслед за мадам если твоя жена не боится беспорядка в квартире пока еще моей если ты уверен что она не сбежит приезжайте вдвоем мечтаю бродить с тобой и говорить много!!!! Саб умоляю тебя просто будь моим спасителем как прежде.

Во время прогулок Саб сочинял ответ Пабло; он решил, что пора написать правду о малыше Сальваторе, иначе трудно объяснить, почему он не отзывается на просьбу о встрече. Он опасался, что Пабло догадается о его бедности, и тогда будет похоже, что он, Сабартес, рассчитывает на помощь со стороны знаменитого друга. Больше всего на свете Сабу хотелось быть с Пабло на равных, еще лучше – в чем-то помогать, быть ему нужным. Но сейчас он не может просто купить билет, сесть в поезд и на неделю-другую приехать.

Видишь ли, мой друг Пабло , – сочинял на ходу Сабартес. – Я прежде не рассказывал тебе о своем горячо любимом ребенке. Мы с моей супругой Инес-Хосе Уркиола-Пичот 26 лет назад назвали его Сальватором, и я убежден, что он на самом деле спасает меня от чего-то страшного. От обыденности, самодовольства и гордыни, во всяком случае… я должен признаться тебе, что Сальватор не совсем обычный человек