Олег Рой - Верь в меня

Мира так и осталась милой тургеневской барышней. Совсем, однако, не бессловесной размазней, а офицерской дочкой – умненькой, начитанной и тоже с принципами. Скромной, воспитанной, сдержанной, всетерпящей, заботливой, внимательной… короче говоря, самым настоящим, без иронии, ангелом. Значит, что-то произошло с ним самим, с Денисом. В бочку его меда попала ложка дегтя. И эту ложку он положил в нее сам.

Вероятно, эта ложка дегтя и вылезла сейчас из его подсознания в виде грубой петли висельника…

Кстати, а почему Денис увидел именно этот эпизод?! Это ведь сцена из его собственного первого романа, «Олаф-варвар, герой поневоле». Денис сразу лихо закрутил сюжет, мешая историческую правду и вымысел, перетасовывая факты и фантазию, взбивая сумасшедший коктейль из бряцания зазубренных в боях топоров и мечей, покрытых протравленной вязью, из мифов о великих конунгах и Крещения Руси.

Шла охота за женой убитого конунга и его малолетним сыном во время их бегства в Швецию – были скитания по островам, враги и друзья, предатели и мстители, верные погибшему конунгу. Тот, кого собирались вздернуть, являлся предателем, да еще мелким, жаждущим не славы, а простой наживы. Он покрыл себя позором, и его собирались предать позорной смерти. Тодрик-Вонючка, так его звали.

«Получается, ты и есть Тодрик-Вонючка, совершивший предательство ради простой наживы», – сказал Денису его внутренний голос.

Разве измена – не предательство? Самое настоящее предательство, и даже более того. И неважно, где оно происходит, на островах в Средневековье во время дикой тотальной резни или в цивилизованной Москве двадцать первого века, на полях бескровных семейных сражений. Подобное предательство может убить семью вернее, чем какой-нибудь гонконгский вирус, хотя это уже не времена Стивы Облонского.

«Нет, стоп, – внезапно рассердился Денис на самого себя. – А при чем здесь эта шваль, охочая до презренного металла?! Какого дьявола приснился именно он?!»

Ворча, писатель пошел умываться и чистить зубы. Но голова продолжала работать. Кроме того, он еще и говорил сам с собой – это как-то упорядочивало мысли. И кофе… Нет, без кофе он по утрам не человек. Надо срочно взбодриться… Где тут был кофе? И не растворимый, к черту эту бурду. Настоящий, заварной. Крепкий, в меру сладкий. Он хорошо прочищал мозги и выгонял остатки кошмаров. Итак…

Разве он, Денис, наживается на ком-то? Разве он не работает до полного опустошения, выплескивая на страницы свои юношеские фантазии о скандинавских боях? И разве они не превращаются потом в умопомрачительные приключения, которыми зачитываются люди?! Не зачитывались бы, не ушла б его первая книжечка с прилавков меньше чем через десять дней, не разлетелись бы по Москве столь стремительно две тысячи экземпляров. Две тысячи – тираж, скажем, недостаточный для безбедного существования, но для начинающего писателя с никому не известным именем вполне себе приличный. Вторая книжка, «Олаф несокрушимый», была о зубодробительных боях и любовных победах. Признаться, описывая сексуальные похождения неистового варвара, Денис не только вовсю пользовался, как прототипом, похождениями друга Мишки (вот тот был неутомим на этом фронте!), но и частенько вспоминал Маргариту… Кстати, тираж уже пять тысяч, да отчисления, да… семья уже могла себе позволить отдать наконец родителям долги, добить все кредиты… кстати, третью книгу можно так и назвать – «Олаф неистовый»…

Денис допил кофе, вымыл чашку, прошелся по кухне, раздумывая.

И третий голос вдруг раздался внутри его, странный и тревожащий, неизвестно кому принадлежащий, но смутно знакомый: «А как насчет мистического стечения обстоятельств, а? Ты же писатель, должен в такое верить и прислушиваться на будущее. Кто тебе обеспечил твой первый тираж? Вспомни! И подумай, кому все-таки принести за это хвалу и благодарность. Хорошо подумай…»

Денису стало совсем неуютно, и его рука сама потянулась к мобильному. Несколько секунд Денис смотрел на телефон, не набирая номера. Все же уже несколько дней они не виделись с Мирославой, Ванюхой и Катюшкой, последний раз Денис звонил жене только вчера утром. А к вечеру… вот сейчас лучше не углубляться, что было к вечеру. И ночью.

Телефон вдруг зазвонил в руке, Денис даже вздрогнул.

– Денис, лапушка, перечитай, дорогой, новый кусок, который ты недавно сделал, – раздался голос Маргариты. – Тут несостыковочка небольшая. Мелочь, конечно, но нужно подумать и исправить, а то потом поползет дальше, а перед этим еще и редактор нервы помотает. Лучше в зародыше проблемку придушить, хорошо?

– Да… Спасибо, сейчас займусь, – пробормотал Денис.

Вот ведь. Маргарита, как ни крути, ему помогает, и оперативно. Впрочем, Мирослава ведь тоже вычитывает его работу и всегда дает дельные советы, только вот иногда с детьми закрутится… «С другой стороны, – с запоздалым раскаянием подумал Вишняков, – при чем тут дети? Этот кусок я жене вообще не отправлял, хотя мне-то помешали совсем не дети».

Нужно действительно перечитать. А то голова черт знает чем занята.

– И еще… – продолжала Маргарита вкрадчиво. – Не забывай, что твой главный труд должен быть все же на первом месте. Чтобы кошмары не мучили!

Она хохотнула, и Вишняков похолодел.

– Да-да, разумеется, – промямлил он и брякнул первое, что в голову пришло: – Извини, мне тут звонят по второй линии…

– Ах да. Звонят, – фыркнула видящая сквозь стены Маргарита и отключилась.

Вот черт побери! Да, в самом деле, нужно сходить в аптеку за снотворным. Не хватало еще маяться кошмарами, от которых просыпаешься с сердцебиением, а потом про них непостижимым образом любовница узнает. Или это у нее шуточки такие?! Кто ее разберет? Да вдобавок сегодня, фигурально выражаясь, чуть в гроб живого не запихнули. Так, все. Берем ноги в руки и на улицу проветриваться.

Но перед тем как одеваться, Вишняков засунул в стиральную машинку постельное белье и поставил на быстрый режим. Как все же классно, что Мирослава научила его пользоваться этой техникой. А все остальные приятели-женатики не умеют, лентяи эдакие. Можно подумать, у них таких приключений не бывает.

Попутно Денис с удивлением отметил то, что, оставшись в одиночестве, он почти никогда не думает о Маргарите. Только когда он видел ее, а видел он ее теперь по роду деятельности довольно часто, в нем просыпалась какая-то сумасшедшая бесовщина, сделать с которой он ничего не мог. И было сладко, и было жутковато, и было бесшабашно… но в душе и в сердце всегда оставалась Мирослава. И чувство вины… Похоже на наркоманию. Что, если получится все-таки развязаться с этой Маргаритой? Да, помогла, да, спасибо огромное. По гроб жизни спасибо, но… как-то он не очень уютен, этот гроб.