Маша Трауб - На грани развода

Гриша настоял на занятиях ментальной арифметикой. Марина понимала, что должна разобраться, что это такое, но на нее нападала апатия. Ментальная так ментальная. Арифметика? Да хоть кибернетика! Почему ей было некомфортно, она не могла объяснить даже самой себе. Так бывает. Сидишь за одним столом с человеком, этот человек не желает тебе зла, ничего такого не говорит, а раздражает. Каждое слово раздражает. Вот так было и здесь – вроде бы все мамы как мамы, обычные женщины, а Марина уже в машине начинала нервничать. От ее легкости скоро не осталось и следа. И уже никто не подходил к ней с разговорами, чтобы узнать последние сплетни и обсудить новую форму, которую заказали всем детям в группе.

Ане передавалось настроение матери, и она ходила на фигурное катание без особого удовольствия. Точнее, вообще без удовольствия. Но ходила. Потому что так решил папа. Впрочем, как и на ментальную арифметику. Марина видела, что Анюта не хочет, но боится в этом признаться. Потому что опять же так решил папа. Мотивации, кроме желания отца и мужа, у них двоих не было никакой. Анечка тоже стала колючей и менее ласковой. Раньше дочь любила лечь на Марину – живот к животу, растечься всем телом, расслабиться и чуть ли не мурлыкать, когда Марина чесала ей спину. Она так и просила: «Почеши». Марина будила дочь такими ласковыми почесываниями или щекотала пятку. Аня все реже просила «почесать» и совсем перестала на нее ложиться. Марина лишилась главной своей радости и сокровенных минут, ради которых готова была на все. В том числе – сохранить брак, оставить Ане полную семью, избавить ее от необходимости выбирать маму или папу. Марина хотела лежать на диване, прижимать к себе дочь и видеть, что Аня счастлива – мама и папа рядом, вместе, все хорошо. Марина боялась, что резкие движения или необратимые изменения разрушат ощущение пусть зыбкого, но спокойствия. Она боялась не за себя, за дочь. А вдруг та не справится? Вдруг замкнется в себе окончательно и перестанет вообще подпускать ее к себе?

Марина видела таких девочек в их группе – повзрослевших раньше времени, из тех, кто не пропадет, сумеет выжить. Самостоятельных, деловитых, немного наглых и уже очень хитрых. Однажды в раздевалке она увидела девочку Лесю, та занималась в одной группе с Аней. Леся сидела на лавочке и плакала.

– Лесь, ты чего? Что случилось? Где твоя мама? – спросила Марина.

– Мама с Тасей, моей младшей сестрой. Они гуляют. Тася полгода назад родилась. И мама теперь всегда с Тасей, а я одна. А у меня голова болит, сильно.

Леся горько заплакала. Марина, не зная, как поступить, прижала к себе девочку и начала жалеть. Наконец подошла Лесина мама, действительно с грудной девочкой на руках, и свободной рукой рванула старшую дочь к себе.

– Пошла, я сказала! Опять ты свои фокусы показываешь? – заорала она.

– Леся сказала, что у нее голова болит, – попыталась встать на защиту ребенка Марина.

– Жопа у нее болит. Надоела! Каждый раз эти спектакли закатывает. То чужим мамам, то тренерам. Жалуется, что ей внимания не хватает.

– Может, ей действительно не хватает ласки и внимания? – стараясь быть предельно корректной, заметила Марина.

– Ремня ей не хватает, – рявкнула Лесина мама. – У вас есть еще дети? Нет? Вот и не лезьте с советами. А у меня еще двое старших.

– Мне кажется, количество детей не переходит в качество их воспитания, – заметила Марина.

– Своим ребенком занимайтесь! У вас все равно никаких шансов, ничего не светит.

– Где не светит? – не поняла Марина.

– Здесь не светит! У Леси данные, а ваша – кочеряжка. Все это видят, кроме вас. Жопа под коленками. Как она с такой жопой прыгать будет? Вот есть же такие родители – про других все понимают, советы дают, а у своего ребенка ничего не замечают. Вас держат, потому что вы платите. А мы на бюджете. Понятно вам?

Марине давно ничего не было понятно. Как-то она позвонила маме. После дежурных вопросов про здоровье Елена Ивановна вдруг спросила:

– Надеюсь, оно того стоит.

– Что, мам? – Марина уже не вспыхивала, чувствуя какую-то глобальную усталость, нежелание двигаться и апатию к внешнему миру. Она была не готова решать, что делать с собственной жизнью, не готова отвечать на вопросы, не требующие ответа. На которые вообще не может быть ответа. Ей хотелось замереть в пространстве, во времени и даже не дышать. Прижать к себе Аню, которая кидалась к ней после тренировки, и в эти редкие минуты Марина, как прежде, массировала спину дочери, натыкаясь на острые позвонки. Анюта прижималась и успокаивалась. И когда уже дочь готова была вырваться из материнских объятий, чтобы побыстрее сбежать из раздевалки, Марина невольно ее удерживала, притормаживала – еще пять секунд, еще десять. Анюта была ее и только ее.

– Я всего лишь интересуюсь оплатой Анютиной секции, – сказала мама. – Меня интересовало, насколько профессиональные там тренеры. Ты же знаешь, как это важно, если вы собираетесь выбрать именно этот путь.

Марина замолчала. Мама всегда умела спросить о том, что крутилось у Марины в голове, а потом резко повернуть вопрос в другое русло.

– Гриш, может, пока не будем загонять Аню? – спросила как-то вечером Марина. – Она еще маленькая, а у нее режим как у профессионального спортсмена. Да и я устала от этих секций. Там одни разговоры про разряды, про достижения. Там мамы готовы перегрызть друг другу глотки из-за того, что чьего-то ребенка выставляют на соревнования, а другого не пригласили. Я не хочу, чтобы Аня росла, понимая, что нужно бороться за место под солнцем и выживать.

– И что ты предлагаешь? – спросил Гриша.

– Музыку, танцы, рисование. Она же девочка, ей это нужно.

– Ну да, а спорт, значит, не нужен?

– Ну почему? Просто я говорю, что ей пока достаточно просто бегать и прыгать на детской площадке. Ей нужно заниматься ради удовольствия, а не через не могу.

– У меня была одна знакомая, рисованием занималась, чокнутая на всю голову. Танцы? Чтобы она попой училась вихлять? Если ты не справляешься, так прямо и скажи. Я сам буду ее возить.

– Гриш, мне кажется, мы о разном говорим. Совершенно. У тебя какие-то странные представления о творческом развитии ребенка. Ладно, я подожду. Мне кажется, Аня сама бросит и бассейн, и фигурное катание. Ты хоть знаешь, что она плачет и не хочет идти?

– Ну и что? Поплачет, перестанет. Пусть учится себя преодолевать.

– Она маленькая. Она не должна себя преодолевать, Гриш. Она должна играть в куклы, в догонялки с подружками и учиться кататься на велосипеде!

Тогда они с Гришей так и не договорились, но все образовалось само собой. Аня сильно простудилась, долго болела, и от бассейна пришлось отказаться. А рядом с домом открылась студия фольклора, где дети пели, танцевали и стучали в бубны, и Марина записала туда Анюту. Гриша сделал вид, что все нормально, но Марина помнила тот разговор и сейчас. Да, сейчас… она бы ответила Грише по-другому и, наверное, ушла от него. Стоило так и поступить, мама бы ее точно поддержала. Но тогда Марина списала все на Гришино детство – он очень хотел играть в хоккей, мечтал о коньках и клюшке, но у его матери не было возможности купить коньки и возить сына в секцию. Мама воспитывала Гришу одна, денег всегда было в обрез. Велосипед перепадал от более состоятельных соседей, как и футбольный мяч, кеды и форма – Гриша донашивал ее за соседским мальчиком и очень этого стеснялся. Сейчас Марина точно знала – дело не в детстве, каким бы трудным оно ни было, дело в собственных комплексах и болезненной мнительности. И у Гриши внутренних тараканов оказалось очень много. Марина тогда пыталась поговорить с мамой, посоветоваться. Но та не захотела поддержать разговор, ограничившись фразой, которая запала Марине в душу: