Гарик Кричевский - Ангелы в белом

Раз в неделю Иван встречался с сыном Иваном. Мухины гуляли в парке культуры, обязательно стреляя в тире… Однако «штиль» продолжался недолго! Как-то весенним утром Иван сообщил брату, что переезжает в Одессу!

– Зачем? – откровенно удивился брат.

– Хочу ближе к морю! – уклончиво отвечал Иван.

– Смотри, Вань, там без глупостей! Не шути с Комитетом – эти люди шуток не понимают!

Иван снял комнату в Черноморке, у буфетчицы Ольги Андреевны Сурок. Целыми днями он бродил по пляжу, временами устремляя задумчивый взгляд к линии горизонта…

Корабли, стоявшие на рейде, вызывали у Ивана бурю неуемных фантазий!

Вскоре Иван обзавелся знакомыми из местных. В основном это были умеренно пьющие мужики пенсионного возраста, с которыми Иван «забивал козла» и играл в шашки. Как-то к компании присоединился портовый инженер Миша Шульман. Мужики называли Мишу Шулей. Приятным летним вечером Иван с Шулей пили ерш (пиво с водкой). Иван разоткровенничался…

– Все, что ты делал, – это херня! – категорично констатировал Шуля. – Видал на рейде сухогрузы, там в основном «фирмачи»… Вот, скажем, уже третий день греки болтаются! Подплыл… на борт попросился… Они не сдадут, знают, что такое коммунистический рай!

Ранним утром Иван спустился на дикий пляж с огромной камерой от колеса «Камаза». Надев камеру, как спасательный круг, он решительно поплыл в сторону сухогруза, предположительно греческого… Через сорок минут Иван выбился из сил, а сухогруз все еще находился на приличном расстоянии. Сильным подводным течением Ивана относило в сторону, но беглец, превозмогая собственные возможности, греб навстречу долгожданной свободе! Время от времени над Иваном пролетали крупные чайки, неприятно выкрикивая «га мнга га». Когда Иван решил немного передохнуть и вылез из камеры, чтобы прилечь на спину, совсем близко выскочила огромная рыба, возможно, дельфин; у Ивана не было возможности углубляться в детали, он лишь успел разглядеть часть спины животного, напоминавшую влажную резину. Ивану приходилось изо всех сил грести в сторону судна, преодолевая нешуточное сопротивление! Неожиданно небольшая волна подхватила беглеца и довольно резко швырнула в сторону огромного сухогруза! Когда Ивана отнесло на несколько метров от ржавой кормы, ему удалось прочитать название: «Агата» – «Пирей». Слава богу – греки! Получилось! Иван ликовал! Нахватавшись соленой воды с примесью соляры и мазута, Иван изо всех сил колотил в корпус сухогруза. Казалось, вот-вот моряки заметят человека за бортом и поднимут на судно. Ничего такого не случилось! Сухогруз, как корабль-призрак, зловеще молчал, лишь изредка подрагивая… Иногда до Ивана доносились приглушенные звуки машинного отделения.

– Helр me! Помогите! – кричал Иван, но ветер уносил слова, превращая их в неразборчивый гогот. Иван решил поменять тактику. Из последних сил он отплыл от сухогруза, так, чтобы его могли увидеть.

– Helр me! Helр me! – Иван поднимал руки и истошно кричал, но угрюмый корабль равнодушно безмолвствовал…

Вскоре Иван сорвал голос, но, к сожалению или счастью, долго раздумывать над дальнейшей перспективой ему не пришлось. Катер пограничного патруля подобрал Ивана, когда он, наглотавшись соленой морской воды с мазутом, окончательно выбился из сил. Свой очередной провал Иван впервые воспринял как спасение…

На этот раз Мухина не судили… Беглеца признали невменяемым и с диагнозом «параноидный психоз» поместили в психиатрическую больницу. Через какое-то время (не без участия бывшей жены) Ивана перевели в третье отделение Львовской областной психиатрической больницы.

– …В медицинский собрался? – Иван Николаевич дружелюбно улыбался. – А мой Ванька поступил в техникум легкой промышленности… Молодец! Будет технологом, такая профессия и на Западе котируется!

В начале девяностых я встретил Ивана Мухина-младшего. Ваня работал поваром в ведомственной столовой, кажется, при МВД. Однокашник признался, что на «рассвете перестройки» его отец женился на пожилой еврейке и эмигрировал в Израиль. В Израиле Иван Мухин-старший поселился в ортодоксальном квартале Иерусалима, принял гиюр, взял фамилию жены и со свойственным ему фанатизмом погрузился в иудаизм. С той поры Ивана Николаевича Мухина (бывшего зэка Ноги) зовут Шломо Вайнберг.

Родители нашли блат.

Я неплохо сдал экзамены, но все же не нашел своей фамилии в списке зачисленных на первый курс! Что-то пошло не так…

Позже выяснилось, что одна «добрая душа» написала анонимку, где зловещим тоном предупреждалась приемная комиссия: «Вы его выучите, а он уедет в Израиль!» Анонимку написала обиженная мама второго мужа моей тетки. Она не простила, что Наташа ушла к другому, и решила отомстить всей семье – в моем лице… В то время к анонимкам относились трепетно! Я пролетел, но твердо решил во что бы то ни стало поступить в медицинский, даже если на это уйдут годы!!! Как правило, неудачи меня мотивируют!

А пока восемнадцатилетнему идеалисту пришлась по душе спорная идея устроиться на «Скорую». Не припоминаю, кто посоветовал мне такой вариант, но признаюсь, что по сей день благодарен этому человеку! Лучшей школы для будущего медика не существует!

Пятая станция «Скорой помощи» находилась на улице Киевской, по-«шпански», между «Привокзальной» и «Крестом», являя собой тихую гавань советской медицины, парадоксально интегрированную в архитектурный ансамбль Баухаус. Недавно обнаружил, что существует она по сей день и выглядит так же убого.

Собственно станция представляла собой небольшой двор с гаражами и ветхим двухэтажным зданием. На первом этаже располагалось казарменное помещение для младшего медперсонала и водителей. Фельдшеры и врачи отдыхали этажом выше, рядом с диспетчерами. Небольшой аптечный склад, чем-то напоминающий избушку лесника, находился у самого выезда. Заведовала складом Ольга Ивановна Бортко, неприветливая женщина средних лет с внешностью буфетчицы. Я быстро смекнул: улыбка и пара комплиментов – самый верный путь к тому, чтобы бригада выехала на смену с полным комплектом медикаментов.

– Берегися баб, ГарЫк! – говорила мне Ольга Ивановна. – От баб – одни болячки!

В целом на пятерке царила очень демократичная атмосфера, но с элементами дедовщины. Новоприбывших санитаров называли «зеленкой» и по возможности троллили…

Санитары станции разделялись на абитуриентов, студентов, временщиков и собственно санитаров по жизни. Временщики – как правило, фарцовщики и прочий ненадежный элемент, вынужденно прозябающие на «Скорой», дабы избегать ответственности по 112-й статье за тунеядство. Временщики одевались лучше врачей, курили импортные сигареты, при первой же возможности сачковали. С так называемыми санитарами по жизни все обстояло сложнее. Мне и сегодня трудно понять мотивацию мужчины, всю жизнь прозябающего санитаром на «Скорой». Два таких дебелых красавца трудились на четвертой бригаде (в народе – дурка). На станции их называли Малыши. Двухметровые толстяки являлись визитной карточкой пятерки. Толстяки производили впечатление классических жлобов, недотянувших до статуса районных хулиганов. Малыши много лет служили на поприще неотложной психиатрической помощи. В задачу Малышей входила принудительная госпитализация психбольных. По своей сути толстяки были олигофренами и садистами. К новичкам относились с презрением и своеобразной иронией гопников.