Виктор Мартинович - Ночь

Я задумался. В голове Тацит танцевал брейк-данс с Иосифом Флавием, почему-то в декорациях голливудского фильма «Троя» (Брэд Питт в роли Ахиллеса вспоминался особенно выпукло). Взвесив все, я ответил:

– Знаешь, чем больше книг ты читаешь, тем меньше помнишь какую-то конкретную. Особенно если не заглядывал в нее десятилетиями. А таких, однажды пролистанных, большинство. Когда я первый раз напоролся на упоминание невра в газете, было ощущение узнавания. Но сейчас ассоциируются они разве что с последними новостями нашего мира.

– Вот и у меня то же самое! Но что-то свербит вот тут. – Он ткнул пальцем себе в лоб.

Рейтан рассыпал по кружкам последние крохи кофе, добавил сахара и залил кипятком. «Кофе по-польски» блеснул жирноватой пенкой. Немец взял свою кружку так, будто в ней был налит коньяк, и торжественно произнес:

– У меня есть тост. Я хочу выпить за человека бездействующего. Продукт нашей эпохи. Которая закончилась и сейчас ожидает, когда закончимся и мы. В эпохи античности, темных веков, Ренессанса и Нового времени люди, столкнувшись с проблемой, что-то делали. Стимул – реакция, черт его побери! Потом появились Google и Instagram . Первый приучил нас гуглить, второй – селфить. К этим двум базовым реакциями и свелось взаимодействие человечества с окружающим миром в то время, когда мы не залипали. Потому что чем дальше, тем меньше мы с этим окружающим миром взаимодействовали. Потому что втыкали. Висли. Пялились.

В Минске было шесть ТЭЦ! Шесть, черт возьми! Половина из них спроектированы так, чтобы работать на угле и мазуте. Что делал человек бездействующий, когда встали газовые турбины? Он попробовал загуглить, но у него не получилось, потому что Интернет закончился вместе с электричеством. Потом он сделал селфи, потому что яблочники еще работали. А когда выяснилось, что Instagram не откроется больше никогда, человек бездействующий всю свою энергию направил на разграбление того ценного, что можно было найти на ТЭЦ. На насилие и войну. На воровство в гипермаркетах. На драки за теплую одежду. А когда установилась новая средневековая недогосударственность, уже не было ни следа инфраструктуры, которую можно было бы восстановить. Да и как? Все технологии оказались завязаны на то же электричество! А произвести новые человек бездействующий не может. Google разучил! Ну и по заслугам нам! Мы должны были так кончить: в холодных берлогах и с фальшивым хлебом. И нет, я не ударился в мистику. Это полностью рациональный финал.

Он, немного комичный в своей торжественности, сделал глоток из кружки. Я дипломатично глотнул из своей и выдавил:

– Ну и пессимист ты, брат!

– А главное! – Он отставил свой напиток и похлопал ладонью по столу. – Главное! Вот смотри. Если температура повсюду застыла на той точке, в которой была в момент наступления Ночи, так это значит, что на юге будет значительно комфортнее. Не надо переться аж в Турцию. Даже в Бресте – помнишь такой город? – зимы были ну совсем не такие гадкие, как тут. В ноябре – пять тепла. Снега почти нет. Никто в квартирах насмерть не замерзает. Вывод: надо идти на юг! Бросать весь этот – нет, не комфортный, а просто пригодный для поганой собачьей жизни город, собираться вместе и валить! Но никто так не делает! Потому что страшно! Потому что за стеной невры! Козлоногие! Там же андрофаги с амазонками рубятся, черт их дери всех. Там же край земли, еще свалишься! Мы до сих пор ждем, когда нам обратно включат Google , который объяснит, «как выжить после конца света». Говорю тебе, мы заслужили то, что имеем. Я не удивлюсь, если где-то в этот самый момент небо голубое и солнце вовсю сияет. Потому что не бывает так, чтобы не оставалось никакого выхода для тех, кто идет вперед и у кого есть силы и характер бороться. Но мы – не такие. Мы обречены.

Почти сразу после этого он спросил, есть ли у меня Юкио Мисима, и я выдал ему сборник «Исповедь Маски». Серия «Азбука-классика», мягкая обложка, двести страниц. Я помню, что перед тем, как встать и попрощаться, он внимательно посмотрел на забытый мной на столе кусок бумаги со списком, подготовленным после разговора с Шахтером. Если бы Рейтан спросил, что это, я бы не стал скрывать. Рассказал бы про свой план выйти из Грушевки. Скорее всего, мы бы пошли втроем: я, он и Герда. Мы бы прошли через все приключения, которые ждали нас впереди, вместе. Мы бы шутили, когда нам было бы страшно, и подбадривали друг друга, когда становилось бы трудно. Главное: его трагедию можно было бы предотвратить.

Почему он не спросил? Потому что по-немецки уважал личное пространство. Рейтан – он и есть Рейтан.

Почему я не рассказал про свои планы сам? Потому что собирался покинуть Грушевку совсем не оттого, что искал тепла и комфорта.

Гацак еще только-только простукал свою рейку в восьмой раз, когда входной звоночек брякнул. Я удивился: обычно страсть к литературе начинает обуревать моих клиентов только во второй половине черного дня. Первую половину они тратят на попытки заработать цинк, которым можно было бы оплатить страсть к изящной словесности. А тут кто-то будто ждал наступления утра прямо перед подъездом. Я открыл.

Сначала вошел аромат – старомодный и изысканный (сейчас таких духов уже не делают), тропический и немного душно-сладкий. И только за ароматом – женщина. Вошла, обстреляла взглядом гостиную с таким же профессионализмом, что и Шахтер, сделала неуловимое движение вглубь, в сторону спальни, но я с печально-извиняющимся лицом дернул плечом: мол, там я не принимаю.

Она считала этот знак очень точно и уселась на табурет. Выбеленные волосы. Одета богато, но немного более ярко, чем это принято в Грушевке. Отличительной особенностью одежды было и то, что все ее составляющие очень легко, буквально одним движением, снимались. Вот и сейчас. Усевшись, она провела пальцами от шеи до живота, и ее шубейка расстегнулась, из-под нее выглянул меховой воротник, под которым мелькнула оголенная ключица.

Все это происходило в молчании. Я ждал, когда она назовет себя, она ждала момента, чтобы назвать себя наиболее эффектно.

Отдельно нужно сказать про Герду. Собаченция наблюдала за гостьей с внимательным и чуть-чуть ироничным выражением на морде. Никакого презрения. Никакой агрессии. Значит, можно не напрягаться.

Моя визитерша была немолода. Моя визитерша была очень красива. Как описать ее красоту? Был в моей жизни эпизод, когда я должен был одну за другой проглатывать книги современной белорусской прозы, поскольку подрядился срочно собрать коллекцию для одного очень серьезного заказчика. В этих книжках я все время натыкался на эротические сцены. Литераторы, перебивая друг друга, нахваливали внешние данные женщин, на которых собирались залезть их герои. На второй дюжине сборников и романов описание женской красоты слилось в моей голове в гудящий улей. Прилагательные повторялись из текста в текст, губы, груди, икры склеились в один большой эролаш. Современная проза гудела ровно и нейтрально, как двигатель автобуса, который везет американских детей в школу. И вот, чтобы отдохнуть от титек и простыней, я открыл классическое произведение прошлого века – «Колосья под серпом твоим» Владимира Короткевича.