Жука Жукова - Аристократка на мели

И чтобы потом все девочки такие: Сам? Вот просто сам? Ты на них только глянула, а он сразу? И Сам? Господи, какая ты счастливая.

А если она скажет ему словами, это «не сам». И где тогда романтика? И ради чего все это?

А он, дурак, не догадывается о буре в голове. Примитивное создание. Да если бы не она, так бы и ходил в мятой майке и ел с пола. И менеджером не был, и кеды красные не носил бы под костюм.

Она его вдохновляет, окрыляет… с полуслова понимает, а он… «Любимая, скажи, что не так…»

Но она не говорит. Она закатывает глаза.

А что она должна сказать? Что хочет туфли? Не хочет она туфли! У нее их полный шкаф. Вернее, хочет, но не в них дело. Дело совсем в другом. Вообще!

Но как все это объяснить словами?

У Яны новый жених. Не так давно познакомились, но, кажется, все серьезно. Она меня попросила в бар прийти и на него издалека посмотреть. Глаз-алмаз со стороны. Я сразу человека раскусываю. За десять минут. Если поговорим – и того быстрее.

Я рада за нее. Первый брак был мрак. С этим ее ужасным Толиком.

Как вспомню его, тощего, в серой майке, на кухне в их однухе! Бр-р-р… Я даже не знаю, любил ли он ее?

Точно помню, что в меркантильности подозревал и ее, и всех баб. «Глаза у всех у вас завидущие, только в кошель и смотрите. Подарки принес? Деньги есть? А тачка какая? Только хрен всем вам, а не мои деньги».

Прямо так и говорил, не всегда, когда напивался только. А трезвого я его и не помню, так что все-таки всегда.

Ему квартира в Перово досталась от бабушки. Однушка, но своя. Так что жених был что надо. Выбирать мог! Выбрал Яну.

Вот и подозревал ее, что позарилась на Москвича с жилплощадью.

Она и работала, и двух детей в этой однушке растила, и мудака Толика терпела. А он жлобяра был, что-то умопомрачительное.

Каким-то образом умудрялся даже с ее кровно заработанных учет каждой копейки вести. Замызганная она тогда была, смотреть противно. «Девочки, вы не понимаете, у нас общий счет. Мы – семья!»

Сперва с гордостью говорила: «У нас семья!» Потом затихла – уже столько лет так живут, как систему сломать? Даже заговорить об этом страшно.

«И Толик жалкий такой стал, не могу я его сейчас попрекнуть тем, что он мало получает. Не в деньгах дело… мальчишки у нас… авторитет отца…»

И прочая эта чепушня. В пользу бедных.

Десять лет терпела, потом все равно ушла. В никуда, разумеется. Квартира получена до брака, ни на какую жилплощадь претендовать не может. Детей собрала и…

Ну вы всё знаете.

И вот новый жених.

Высокий, лет сорок пять, с сединой, но ему идет. Видный мужчина, спортивный – ни жиринки лишней.

Сидят вдвоем за столиком, вино пьют, сыр едят, смеются. Он иногда на меня посматривает с интересом, улыбается чуть хитро, в глазах морщинки. Наверное, понял, что я его оценивать пришла. Я ему тоже улыбнулась, хотела было уже к ним подойти, поздороваться-разоблачиться. Но вижу – нет, не на меня смотрит. Обернулась. А за мной зеркальный столб.

И смотрит он на свое отражение. И улыбается себе, и морщинки-лучики в глазах – значит, нравится ему то, что видит.

Руку поставит под подбородок, внимательно слушает Янку, кивает, зырк в зеркало. Убрал руку. Нет, не выигрышный ракурс.

Волосы стряхнул со лба, вздохнул, зырк-зырк в зеркало, улыбнулся – вот так вот лучше.

Яна стул чуть сдвинула и загородила ему обзор. Через минуту – раз – голову поверх Янкиного плеча, шею чуть вытянул – отлично! Так даже лучше – шея внатяг, брыли подтягиваются.

Попили-поели, расплатились, домой засобирались. Я к столу их подошла и у официанта спрашиваю: «Много на чай оставил?» Тот аж рассмеялся. «Ни копейки сверху счета».

Вечером Янка будет звонить-пытать. А что мне ей сказать?

У меня есть человек. Он самый лучший. Просто видит жизнь не так, как я.

Однажды мы холодильник покупали, доставку оформили, деньги перевели. Холодильник привезли, а чек нет. Я говорю: – Завтра завезете?

– Конечно!

А он мне:

– Ты? Отпустила их без чека? ТЫ СОШЛА С УМА?

Я испугалась:

– Да привезут, обещали же… вроде б…

– Ты не знаешь, в каком мире ты живешь? С луны упала? А если у тебя холодильник сломается? Его без чека обратно не примут! Звони в магазин, требуй, ругайся, хотя… что ты теперь можешь сделать…

Я жутко расстроилась. Правда, звери кругом, сколько раз меня обманывали? И я стала звонить и нервничать, и придумывать что я им скажу, когда они мне скажут: «Бе-бе-бе, поздно. Ты – лох, а мы в домике».

Вечером привезли чек. Сволочи!

Или на Садовом в пробке. Газ-тормоз, газ-тормоз. Думаю, что голова на шее – тык-мык, тык-мык – сейчас отвалится. И вонь жуткая от машин, и в салоне жарко. И он вздыхает: «Жизнь невыносима, теперь-то ты хоть видишь? Дурочка моя».

И главное, я каждый день в центр езжу, вышла из метро – пешком пару остановок, пробка поменьше стала – в троллейбус села. Даже никогда не подозревала, что Москва – это ад. Нет, я знаю, что пробки, что люди толкаются… просто это все не беспокоит меня ТАК…

А рядом с ним всегда все становится на свои места – я в аду.

– Дружба?

– Иуда Искариот!

– Семья?

– Измена, ложь, предательство!

– Котики?

– Глисты! Вонь и клочки шерсти.

– Любовь?

– Триппер!

Вот так. Он меня, малахольную, терпит, старается, чтобы меня жизнь не слишком шпыняла, а я бантики блестящие завязываю и стараюсь, чтобы дерьмо вокруг него не так сильно пахло.

Она еще ничего: волосы, подбородок довольно четкий. Но скоро про нее станут говорить «неплохо сохранилась», а потом «изумительная была женщина в молодости».

Излишне худая, может быть. Жилистая. Кожа натянута, шея в тонких проработанных мышцах. Только о спорте и говорит, как одержимая. Одежду спортивную скупает тоннами, чтобы обтягивала как можно четче накачанную орехом жопу. Уже ею может яблоки выжимать и фреш по утрам делать.

И все подруги такие. Иногда соберутся у нас по выходным и рожи друг другу перемалывают. «Ты видела, что с Маринкой стало после пластики… Господи, неужели она сама не видит, что это уродство? Бедная. Никогда на круговую не лягу, нужно уметь стареть с достоинством».

И каждая из них думает, что всем другим глаз на жопу натянули, а сама она идеально сделанным лицом молодость излучает.

На меня поглядывают зазывно, хихикают, кокетничают, подыгрывать приходится старым коровам.

Моей Каринке – двадцать два. Девочки, я знаю толк в юности и знаю, какова она на ощупь. Но даже это не так важно, как вы не понимаете: молодость имеет запах.

Об этом я им никогда не скажу. Пусть думают, что обманули время.

А раньше я ее любил, она смеялась часто и понимала меня. Такие волосы коричневые были, и так светились, а я их нюхал. И в глазах лучики от смеха.